раскачивался позади катафалка, но она слышала, как та плачет, она не должна была очень о нем сожалеть, больше десяти лет она его не видела, но всегда хранишь где-то внутри себя стыдливую и неутоленную нежность, смиренно ждущую похорон, первого причастия, свадьбы, чтобы наконец исторгнуть затаенные слезы; санитарка подумала о своей парализованной матери, о войне, о племяннике, который скоро будет призван, о нелегкой своей работе, и тоже начала плакать, она была довольна, маленькая дама плакала, за ними зашмыгала носом консьержка, бедный старик, так мало народа его провожает, хотя у всех грустный вид; Жаннин плакала, толкая тележку, Филипп шел, я сейчас потеряю сознание, Большой Луи шел, война, болезнь, смерть, отъезд, нищета; было воскресенье, Морис пел у окна купе, Марсель зашла в кондитерскую, чтобы купить пирожных с кремом.
— Вы не очень-то разговорчивы, — сказала Жаннин. — Я думала, вам будет нелегко расставаться со мной.
Они поехали по вокзальной улице.
— Вы считаете, что я недостаточно расстроен? — спросил Шарль. — Меня упаковывают, увозят неизвестно куда, не спрашивая моего мнения, а вы хотите, чтобы я сожалел о вас?
— У вас нет сердца.
— Пусть так, — жестко сказал Шарль. — Вас бы на мое место. Посмотрел бы я тогда на вас.
Она не ответила, внезапно он увидел над собой темный потолок.
— Приехали, — сказала Жаннин.
Кого позвать на помощь? Кого нужно умолять, чтобы меня не увозили, я сделаю все, чего захотят, но пусть меня оставят здесь, она будет за мной ухаживать, она будет меня прогуливать, она поласкает мою штучку…
— Эх! — сказал он. — Я, наверное, сдохну во время этого путешествия.
— Вы с ума сошли! — встревоженно воскликнула Жаннин. — Вы совсем сошли с ума, как вы можете так говорить?
Она обошла вокруг коляски и склонилась над ним, он почувствовал ее горячее дыхание.
— Бросьте, будет вам! — сказал он, смеясь ей в лицо. — Не надо сцен. Уж вы-то не будете печалиться, если я умру! Разве что красивая брюнетка, медсестра доктора Роберталя.
Жаннин резко выпрямилась.
— Она дура и уродина, — сказала она. — Вы себе представить не можете, сколько неприятностей она доставила Люсьенне. Вы бы с ней ох как намучились, — прибавила она сквозь зубы. — И с ней не пококетничаешь, она не такая глупая, как я.
Шарль привстал и с беспокойством осмотрелся. Более двухсот колясок выстроились в ряд в вокзальном зале. Носильщики толкали их одну за другой на перрон.
— Я не хочу уезжать, — прошептал он сквозь зубы. Жаннин вдруг растерянно посмотрела на него.
— Прощайте, — сказала она ему, — прощайте, милая моя куколка.
Он хотел ей ответить, но туг коляска тронулась. Дрожь пробежала у него от ног до затылка; он отбросил назад голову и вдруг увидел красное лицо, склонившееся над ним.
— Пишите! — крикнула Жаннин. — Пишите!
Но он был уже на перроне, в гомоне свистков и прощальных криков.
— Это… это что, наш поезд? — с тревогой спросил он.
— Он самый. А чего вы ожидали? Восточный экспресс? — с иронией спросил служащий.
— Но это же товарные вагоны! Служащий сплюнул себе под ноги.
— В пассажирском вы не поместились бы, — объяснил он. — Нужно было бы убрать сиденья, думаете это так просто?
Носильщики брали фиксаторы за два конца, отделяли от тележек и несли их к вагонам. Их ждали служащие в фуражках, они нагибались, хватали фиксаторы как могли и уносили их в темноту. Красавец Самуэль, ловелас Берка, у которого было восемнадцать костюмов, проплыл совсем рядом с Шарлем в руках двух носильщиков и вверх ногами исчез в вагоне.
— Но ведь есть же санитарные поезда! — негодовал Шарль.
— Не спорю. Но кто же пошлет накануне войны санитарные поезда, чтобы подбирать инвалидов?
Шарль хотел ответить, но его фиксатор вдруг качнулся, и он был вознесен в воздух головой вниз.
— Несите меня прямо! — крикнул он. — Несите меня прямо!
Носильщики засмеялись, зияющая дыра приблизилась, увеличилась, они отпустили веревку, и гроб с мягким стуке»! упал на свежую землю. Склонившись над краем ямы, санитарка и консьержка безудержно зарыдали.
— Видишь, — сказал Борис, — все они смываются.
Они сидели в холле отеля рядом с орденоносным господином, читавшим газету. Портье спустил два чемодана из свиной кожи и поставил их рядом с другими у входа.
— Семь отъезжающих сегодня утром, — сказал он безразлично.
— Взгляни на чемоданы: они из свиной кожи. Эти люди недостойны их, — строго заметил Борис.
— Почему, мой красавец?
— Они должны быть обклеены ярлыками.
— Но тогда не была бы видна свиная кожа, — возразила Лола.
— Вот именно. Настоящую роскошь должно прятать. И потом, это заменяло бы чехлы. Будь у меня такой чемодан, меня бы здесь не было.
— А где бы ты был?
— Все равно где: в Мексике или в Китае. — Он добавил: — С тобой.
Высокая женщина в серой шляпе взволнованно прошла через холл, она кричала:
— Марметта! Мариетта!
— Это мадам Деларив, — сказала Лола. — Она уезжает сегодня днем.
— Мы скоро останемся в отеле одни, — заметил Борис. — Вот будет забавно: будем менять комнату каждый вечер.
— Вчера в казино, — сказала Лола, — меня слушали десять человек. Поэтому я больше себя не утруждаю. Я попросила, чтобы их всех собрали за столом посередине, и я шл шепчу свои песни прямо в уши.
Борис встал и пошел посмотреть на чемоданы. Он их украдкой пощупал и вернулся к Лоле.
— Зачем они уезжают? — спросил он усаживаясь. — Им было бы и здесь неплохо. Если это случится, их дома разбомбят на следующий день после их приезда.
— Наверняка, — сказала Лола, — но ведь это их дома, тебе не понятно?
— Нет.
— Так уж заведено, — сказала она. — Начиная с определенного возраста неприятности ждешь у себя дома.
Борис засмеялся, и Лола с беспокойством выпрямилась; она сохранила эту привычку с прежних времен: когда он смеялся, она всегда опасалась, что он смеется над ней.
— Почему ты смеешься?
— Потому что ты считаешь себя очень смелой. Ты мне объясняешь, что чувствуют люди определенного возраста. Но ведь ты ничего в этом не смыслишь, моя бедная Лола: у тебя никогда не было своего дома.
— Это верно, — грустно согласилась она.
Борис взял ее руку и поцеловал в ладонь. Лола покраснела.
— Как ты мил со мной. Ты так изменился…
— Ты недовольна?
Лола с силой сжала его руку.
— Довольна. Но я хотела бы знать, почему ты так мил.
— Потому что я взрослею, — ответил он.
Она не отняла у него руки и улыбалась, откинувшись в кресле. Он был рад, что она счастлива: он
