лицо говорило о том, что этот человек приготовился скорее умереть, чем сражаться. Голос его звучал спокойно и ровно — так мог бы говорить сторонний наблюдатель захватывающих событий, а не участник их и устроитель.
— Кэтрин, — сказал он, — я говорю тебе правду: он мертв… Ты сделала для него все, что могла… Больше ты ничего сделать не можешь.
— Не верю… не могу поверить! — вскричала Кэтрин. — Небо милосердное! Усомнишься в провидении, как подумаешь, что свершилось такое великое преступление!
— Не сомневайся в провидении, Кэтрин: оно лишь допустило, что распутник пал жертвой своего же умысла. Ступай за мной — я объявлю тебе нечто касающееся лично тебя. Сказано, следуй за мной (девушка колебалась), если не предпочтешь, чтобы я отдал тебя на милость скота Бонтрона и лекаря Хенбейна Двайнинга.
— Иду за вами, — сказала Кэтрин. — Вы не причините мне больше зла, чем дозволит небо.
Он повел ее в башню, и они долго поднимались, одолевая ступеньку за ступенькой, лестницу за лестницей.
Девушке изменила ее решимость.
— Дальше не пойду, — сказала она. — Куда вы меня ведете?.. Если на смерть, я могу умереть и здесь.
— Всего лишь к бойницам замка, глупая, — сказал Рэморни и, скинув засов, распахнул дверь.
Они вышли на сводчатую крышу замка, где люди сгибали луки так называемых мангонел (военных машин для метания стрел и камней), заряжая их, и складывали в кучу камни. Защитников было не больше двадцати человек, и Кэтрин показалось, что она замечает в них признаки сомнения и нерешительности.
— Кэтрин, — сказал Рэморни, — я не могу уйти с поста — оборона требует моего присутствия, но я могу поговорить с тобой и здесь, как и во всяком другом месте.
— Говорите, — отвечала Кэтрин, — я слушаю.
— Ты проникла, Кэтрин, в кровавую тайну. Достанет у тебя твердости хранить ее?
— Я вас не понимаю, сэр Джон, — сказала девушка.
— Слушай. Я умертвил… предательски убил, если хочешь… моего бывшего господина, герцога Ротсея. Искра жизни, которую ты, по своей доброте, пыталась поддержать, была легко угашена. Его последние слова были обращены к отцу — он звал его… Тебе дурно? Крепись и слушай дальше. Ты знаешь, каково преступление, но не знаешь, чем оно вызвано. Взгляни! Эта перчатка пуста — я потерял правую руку, услужая ему, а когда стал непригоден для службы, меня отшвырнули, как старого пса, над моей утратой посмеялись и дали мне совет сменить на монастырь дворцы и залы, для которых я был рожден! Пойми, что это значит… пожалей меня и помоги мне.
— Какой помощи вы ждете от меня? — сказала девушка, вся дрожа. — Я не могу ни вернуть вам потерю, ни оживить убитого.
— Ты можешь молчать, Кэтрин, о том, что видела и слышала в тех кустах. Я прошу тебя лишь на короткое время забыть об этом, потому что, я знаю, тебе поверят, скажешь ли ты «это было» или «этого не было». Показаниям твоей подруги — какой-то скоморошки, да к тому же иностранки, — никто не придаст цены. Если ты дашь мне слово, я положусь на него и, спокойный за свою жизнь, раскрою ворота перед теми, кто подходит к замку. Если ты не обещаешь мне молчать, я буду отстаивать замок, пока не полягут здесь все до последнего, а тебя я сброшу с этой бойницы. Погляди только вниз — на такой прыжок не сразу решишься! Ты еле дышала, когда поднялась сюда, на эти семь лестниц, но вниз ты сойдешь так быстро, что и вздохнуть не успеешь! Говори свое слово, краса-вица, ты скажешь его тому, кто не хочет причинить тебе вреда, но в своем намерении тверд.
Кэтрин стояла, объятая ужасом, и не в силах была ответить человеку, с отчаяния готовому на все. Ее избавил от ответа подоспевший Двайнинг. Он заговорил все с тою же приниженной угодливостью, какая всегда отличала его повадку, и с неизменным своим сдавленным смешком, который превращал эту угодливость в притворство:
— Я вас обижу, благородный господин, подступив к вашей милости, когда вы заняты беседой с прелестной девицей. Но мне нужно задать вам один пустяковый вопрос.
— Говори, мучитель! — сказал Рэморни. — Злая новость, даже когда она грозит бедой тебе самому, для тебя удовольствие — лишь бы несла она горе и другим.
— Гм! Хе-хе!.. Я только хотел спросить, намерен ли храбрый рыцарь доблестно защищать замок одной рукой… покорнейше прошу извинить меня… я хотел сказать — в одиночку. Вопрос вполне уместен, потому что я — плохая подмога, разве что вы уговорите осаждающих принять лекарство — хе-хе-хе! — а Бонтрон так пьян, как только можно опьянеть от эля с водкой. Во всем гарнизоне только мы трое — вы, он да я — согласны оказать сопротивление.
— А остальные? Не желают драться, собаки?! — вскричал Рэморни.
— Я в жизни не видел, чтобы люди были так мало расположены к драке, — ответил Двайнинг, — никогда в жизни. Но вот идет сюда удалая парочка. Venit extrema dies note 72, хе-хе-хе!
Подошел Ивиот со своим приятелем Банклом, и взгляд их был решителен и мрачен. Так смотрит человек, когда он приготовился восстать против власти, пред которой долго склонялся.
— Что такое? — сказал Рэморни, шагнув им навстречу. — Почему вы бросили посты?.. Почему ты ушел из барбакана, Ивиот?.. А вы, прочие, разве вам не поручено присматривать за мангонелами?
— Мы пришли сказать вам кое-что, сэр Джон Рэморни, — ответил Ивиот. — В этом споре мы биться не будем.
— Как! Мои оруженосцы командуют мной? — вскричал Рэморни.
— Мы были вашими оруженосцами и пажами, милорд, покуда вы были конюшим герцога Ротсея. Идет молва, что герцога нет в живых. Мы хотим знать правду.
— Какой изменник посмел распространить эту ложь? — закричал Рэморни.
— Все, кого посылали на разведку в лес, милорд, в том числе и я, вернулись с этим известием. Девушка-менестрель, сбежавшая вчера из замка, разнесла повсюду слух, что герцог Ротсей убит или стоит на пороге смерти. Дуглас движется на нас с большими силами…
— И вы, трусы, воспользовались пустыми слухами, чтобы бросить своего господина? — возмутился Рэморни.
— Милорд, — сказал Ивиот, — пропустите Банкла и меня к герцогу Ротсею, и пусть герцог лично даст нам приказ защищать замок: если тогда мы не будем сражаться до, последней капли крови, велите меня повесить здесь на самой высокой башне. Если принц умер своею смертью, мы сдадим замок графу Дугласу, которого, говорят, назначили полномочным наместником короля. Если же — не приведи господь! — благородный принц злодейски убит, кто бы ни были убийцы, мы не возьмем на себя греха поднять оружие в их защиту.
— Ивиот, — сказал Рэморни и поднял свою изувеченную руку, — не будь эта перчатка пуста, ты заплатил бы жизнью за свои дерзкие слова.
— Будь что будет, — ответил Ивиот, — мы только исполняем свой долг. Я долго очертя голову скакал за вами, милорд, но здесь я осажу коня.
— Прощай же, и будьте вы все прокляты! — вскричал разъяренный барон. — Седлать мне коня!
— Наш доблестный рыцарь собирается бежать, — сказал лекарь, незаметно подобравшись к Кэтрин и став бок о бок с ней. — Кэтрин, ты суеверная дурочка, как большинство женщин, но в тебе есть искра духа, и я обращаюсь к тебе как к единственному разумному существу среди этого стада быков. Кто они, надменные бароны, которые шагают широким шагом по земле, все попирая? Что они такое в день бедствия? Мякина на ветру! Подсеки им их руки-кувалды или столпообразные ноги, и глядь — воина нет! Не ищи в них отваги, мужества — кусок мяса, и только! Дай им животную силу — и чем они лучше разъяренного быка? А отбери ее — и твой рыцарь-герой барахтается на земле, как скотина, когда ей подрезали поджилки. Не таков мудрец! Раздавите его, отрубите руки и ноги — покуда хоть искра сознания жива в его теле, разум его все так же силен… Кэтрин, сегодня утром я готовил тебе смерть, сейчас я, кажется, рад, что ты останешься жива, чтобы поведать людям, как бедный аптекарь, золотитель пилюль, растиратель порошков, продавец яда, встретил свою судьбу бок о бок с доблестным рыцарем Рэморни, владетельным бароном и будущим графом Линдорским… храни господь его светлость!
