Я бродил по кораблю. Приемники по-прежнему записывали без расшифровки сумбур возмущений. В обсервационном зале было полно свободных от дежурств астронавтов. Меня окликнули. Я был допущен в командирский зал и нес свою долю ответственности за то, что совершалось там.
— Ребята, ситуация вам ясна, — отвечал я на посыпавшиеся вопросы. — Нас крутит меж этих чертовых звезд.
МУМ потребовала нового решения. Скопление Хи складывало свои тысячи звезд из тесных кучек в десяток-другой светил. Нас снова сносило в одну из кучек. Анализаторы фиксировали исчезновение пространства на трассе и значительное искривление его.
Ольга просила санкции на перемену курса.
Сидевшие в зале молчали. МУМ, суммировавшая наши настроения и мысли, доложила, что экипаж поддерживает командира. Третье изменение курса воздействовало на всех сильнее, чем первые два. Даже оптимисты стали понимать, что происходит неладное.
Я ушел в парк и уселся на скамью. В парке шла весна, нарядная, как на Земле. Семь времен года расцвели и отшумели с того дня, как я опустился на ракетодром этого корабля, — всего семь времен, неполных два года, а мне представлялось, будто столетие прошло во мне, — так все переменилось.
Надо мной цвела, капая клейковиной с листьев, высокая березка — на земле очерчивался влажный круг. В кривой, низенькой яблоне, в белых вишнях и абрикосах мерно, как заведенные, гудели пчелы. Закрыв глаза, можно было спутать деревья с запущенным аннигилятором, тот гудит тем же ровным бормочущим гудом. Мне стало душно от неподвижного запаха цветущих деревьев, от сирени, обступившей пруд, от терпкого аромата каплющей березки, я мысленно попросил ветерка, ветерок пронесся, шумя ветвями и травой, все вблизи тонко запело, закачалось, жарко задышало, ароматная духота унеслась, и я открыл глаза на маленький мирок сада, так совершенно имитирующий далекую Землю. И тогда я почувствовал, что сам стал горек, как березка, я ощутил свой собственный аромат и вкус, словно прикоснулся к себе жаждущими губами, но был сух и бесплоден, меня не обсыпали пчелы, лишь мысли мерно гудели во мне, как большие аннигиляторы Танева во чреве галактического корабля...
— Какая чепуха! — сказал я, тряхнув головой, чтоб сорвать опутавшую меня паутину расслабленности. — Какая чепуха!..
Я пошел к себе. Надо было по-настоящему отдохнуть, не раскисая. Весна сейчас не для нас. Я предпочел бы суровую зиму наших предков — темные холода, пронзительно острые ветры. Свирепые погодки ближе отвечают создавшейся обстановке.
Дома я засел за журналы Аллана. Было странно читать о трудностях и страхах космонавтов двадцать первого века. Они мчались в великом безмолвии космоса, чувствуя себя безмерно одинокими, если в миллиарде километров им не мерцала приветливая планета со звездолетной станцией. Да и этот жалкий миллиард километров — каким он воображался неисчислимым! Нет, нынешние трудности — не чета прежним. И мы ужасаемся не пустоте и безмолвию, а скорее противоположному: космос густо населен опасными существами, — так нам теперь представляется. Потом мне стало стыдно своих мыслей. У каждой эпохи свои задачи, свои подвиги.
Я задремал над журналами, и меня разбудил вызов. Леонид требовал меня в командирский зал.
Он был сер и возбужден. За несколько дней, что мы провели в Персее, он похудел, как в старину худели лишь от болезней. Голос его дрожал от ярости. Он ткнул пальцем в звездную сферу:
— Нас: вторично несет на Угрожающую! Мы замкнули круг в этом чертовом скоплении!
22
Слова его я воспринял сразу, но значение их оценить быстро не сумел. В то мгновение я лишь отчетливо понимал, что Леонид вне себя и в таком неистовстве командовать кораблем не должен.
— Подумаем, а потом будем решать, — посоветовал я.
И, водя биноклем по сфере, нарочно не торопился, чтоб дать ему время успокоиться. В оптике развертывалась картина, похожая на ту, что мы видели, когда впервые пролетали мимо Угрожающей. Как и тогда, мы отстояли от жгуче пылающей звезды в месяцах светового пути.
В сверхсветовой области пространство было прозрачно.
Если зловреды и готовили нападение на нас, то они не спешили.
— Нужно поворачивать, — сказал Леонид. — Куда поворачивать? Что это даст? Сколько будут продолжаться наши блуждания среди звезд?
Он рассказал, что в дежурство Ольги с Осимой опять началось искривление пространства, каждый час метрика становилась другой. В результате курс насильственно искажен, и вместо того, чтоб оставить Угрожающую далеко вправо, корабль устремился ей в лоб.
— До нее еще далеко, — заметил я. — Есть срок подумать. На всякий случай надо приготовиться к отражению гравитационных ударов.
Леонид остановил аннигиляторы хода. Теперь мы летели лишь потому, что кто-то впереди уничтожал пространство. Суток через трое, если ничто не изменится, мы, не тратя ни грамма энергии, прямехонько влетим в планетную систему Угрожающей.
— Если я дам обратный ход, их аннигиляторы не удержат нас, — сказал Леонид.
— Нас и не будут удерживать. При обратном ходе мы возвращаемся в центр скопления, зачем же нас удерживать? И еще одно ты забываешь, Леонид. Аннигиляторы у них, пожалуй, слабее наших, зато они легко меняют метрику и наносят неотразимые гравитационные удары. Если все их умения соединятся в один выпад, нам не поздоровится!
В зале появились Ольга с Осимой. Время было слишком тревожное, чтоб соблюдать чередование дежурств. Ольга и раньше не сомневалась, что нас вынесет на Угрожающую.
— Их план ясен. Они будут мотать нас меж звезд, пока не истощатся запасы, питающие аннигиляторы. А тогда подтянуть нас под удар какой-либо планетной системы будет просто.
— Если зловреды не торопятся, то и нам нечего пороть горячку, — сказал я. — Мы примчались в Персей, чтоб узнать о них побольше, пока же только удираем то от одной, то от другой звезды. Давайте продолжим курс на Угрожающую и рассмотрим, что это за штука.
— Резон тут есть. Но и опасности есть. Попробуем все же.
Всю эту ночь и половину следующего дня звездолет с отключенными аннигиляторами несся на зловещую звезду.
«В оптике крайней планеты крейсеры противника», — передала в полдень МУМ.
Я рассматривал в умножителе металлические планеты. Две внутренние были свинцовые, третья, наружная, блистала оболочкой из золота. Поле тяготения вокруг Золотой планеты в тысячи раз превосходило то, какое было бы, если бы она состояла вся из золота: ядро планеты, видимо, было из сверхплотной плазмы. Гравитационные поля других планет были обычны.
Корабли противника кружили над Золотой планетой, словно ее спутники. Это были точно такие же чудовища, как и те, что атаковали нас в Плеядах. Я пересчитал их — крейсеров было десять.
— Интересно, где они сейчас? — сказала Ольга. — Ведь мы от них неделях в трех светового пути. Мы видим картину прошлого.
— В сверхсветовом пространстве их нет, об этом свидетельствуют приборы. Успокойся, Ольга, нас пока никто не атакует.
Еще внимательней, чем Золотую планету, я рассматривал две внутренних. Они были мне знакомы. Картины этих планет Андре расшифровал в предсмертных видениях головоглаза. Унылая металлическая равнина, металлические горы, металлические сооружения, похожие на здания... Где-то там, на мертвых свинцовых полях, в глубинах свинцовых недр, томятся пленники, может, и Андре среди них...
— Автоматы зафиксировали все, что можно разглядеть. Пора поворачивать, — сказал Леонид.
Он пустил аннигиляторы на обратный ход. Некоторое время мы висели неподвижно, борясь с всасывающим действием Золотой планеты — именно от нее исходили силы, уничтожающие пространство, две свинцовые на этот процесс не влияли, — потом вырвались из пропасти, куда нас втягивали. Леонид все усиливал ход. Спустя короткое время мы мчались на тысяче световых единиц. Ольга сделала замечание
