Всячески старался отличиться в этом «промывании мозгов» и народный комиссар внутренних дел СССР, генеральный комиссар госбезопасности Н.И. Ежов. В начале 1938 г. он направляет в Политбюро ЦК ВКП(б) и в президиумы Верховных советов СССР и РСФСР проект представления о переименования города Москвы в город Сталинодар. «По просьбе трудящихся», конечно. Но на сей раз у Сталина хватило ума. Он высказался категорически против этого предложения36. Москва осталась Москвой. А ведь могла бы…
В общий хор прославляющих Сталина вливались голоса и некоторых всемирно известных деятелей культуры Европы. Анри Барбюс в январе 1935 г. закончил написание книги «Сталин». Содержание ее и направленность сформулированы уже в подзаголовке: «Человек, через которого раскрывается новый мир». Трудно сейчас в полной мере понять все мотивы, которыми руководствовался тогда французский писатель. Но написал он не объективный биографический очерк, а самый настоящий восторженный панегирик, заканчивающийся словами: «Вы не знали его, а он знал вас, он думал о вас. Кто бы вы ни были, вы нуждаетесь в этом друге. И кто бы вы ни были, лучшее в вашей судьбе находится в руках того другого человека, который тоже бодрствует за всех и работает, – человека с головою ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата». Барбюс не пожалел усилий, чтобы всемерно «утеплить» образ своего героя, усердно цитирует высказывания о «его открытой сердечности», «его доброте», «его деликатности», «его веселости». И сам Барбюс уверяет читателя, что Сталин «смеется, как ребенок». Как опытный автор, Барбюс не обходит тему террора, но решает ее своеобразно: «Однажды я сказал Сталину: «А знаете, во Франции вас считают тираном, делающим все по-своему, и притом тираном кровавым». Он откинулся на спинку стула и рассмеялся своим добродушным смехом рабочего». Вот и вся аргументация! В заключительной главе Барбюс утверждает: «…ни в ком так не воплощены мысль и слово Ленина, как в Сталине. Сталин – это Ленин сегодня»37. Сотворение этой порочной и опасной формулы принесло неисчислимый вред народам нашей страны, да и всей планеты[6] .
Подобный прессинг по всему «идеологическому полю» уже встречался в мировой истории. После Первой мировой войны пальма первенства в этом неблаговидном деле принадлежала, пожалуй, фашистской диктатуре в Италии. «Последние новости» П.Н. Милюкова еще в 1926 г. перепечатали заметку из итальянской газеты «Империо» в связи с возвращением Бенито Муссолини в Рим: «С сегодняшнего вечера нужно покончить с дурацкой утопией тех, которые считают, что каждый человек может мыслить своей собственной головой. Италия имеет только одну голову, фашизм имеет один только мозг. Эта голова, этот мозг – наш вождь. Инакомыслящим мы отрубим головы без всякой пощады»38.
Вот такое же единомыслие (под другими, конечно, лозунгами, чем в Италии) устанавливалось и в Советском Союзе. Устанавливалось всею силою и всеми немалыми возможностями огромного и все более разбухавшего партийного, карательного, государственного, профсоюзного, комсомольского и прочая, прочая аппарата. И это не могло не оказывать своего вредоносного воздействия. Особенно восприимчива была к этому пропагандистскому яду только что входящая во взрослую жизнь неискушенная, незакаленная молодежь. Но культовая пропаганда и агитация были настолько настырными и всепроникающими, что воздействовали на сознание многих представителей и старшего поколения. В ноябре 1935 г. центральные газеты неоднократно смаковали такой эпизод. Среди прибывших в столицу на ноябрьские праздники была и Канавина – старая ткачиха Глуховской фабрики, проработавшая у ткацкого станка 61 год из 71-го года жизни. И вот когда стахановцы были на экскурсии в Кремле, к ним подошли Сталин и Орджоникидзе. Судя по газетному описанию, ткачиха подошла к Сталину, «крепко пожала руку и говорит: «Батюшки, наконец-то я увидела нашего мудрого, великого…» От радости она не могла говорить. Товарищ Сталин улыбнулся и, пожимая руку старухе, проговорил: «Добро какое! Самый обыкновенный человек…». Тов. Канавина со слезами на глазах говорит: «Теперь и умирать можно»39.
Весь ужас подобного расчеловечивания, самой настоящей аннигиляции личности страна познает почти немедля. Здесь мне хочется подчеркнуть, что подобная тенденция напрочь рвала с любыми гуманистическими воззрениями прошлого. Как писал известный в XIX веке славянофил П.В. Киреевский: «Говорят, что не может быть народ без единого самовластного правителя, как стадо не может быть без пастуха. Но пастух над стадом – человек… Бездумно было бы надеяться на целость стада, если бы стадом быков правил бык, или стадом баранов – баран… Чтобы человеку стать на это место, нужно либо ему возвыситься до Бога, либо народу унизиться до степени «животных»40. В истории создания культа Сталина причудливо смешалось и то, и другое.
Добившись широкого внедрения в общественное сознание представления о Сталине как харизматическом лидере, партийная верхушка предпринимает лихорадочные усилия «по укреплению чистоты» ВКП(б) как главного орудия обеспечения безраздельного господства этой верхушки во главе с «хозяином». Почти на четыре года был прекращен прием в партию, в 1933–1935 гг. проведена очередная генеральная чистка ВКП(б), затем проверка партийных документов, потом их обмен. Одна кампания сменяла другую – и все для того, чтобы превратить коммунистов в безропотные нерассуждающие винтики, готовые по первому зову бестрепетно выполнить любой приказ «великого вождя». Троцкий как-то правильно заметил, что Сталин пошел дальше Людовика XIV. Он мог сказать не только «Государство – это я», но и «Общество – это я».
И чтобы окончательно искоренить всякое даже мысленное поползновение на какое-то самостоятельное мнение, началось пока еще выборочное физическое истребление «вчерашних вождей», когда-то (теперь уже в прошлом) посмевших свое суждение иметь, не убоявшихся высказать несогласие с «самим» Сталиным. Различного рода ссылки и высылки в «места не столь отдаленные», а то и водворение в различного рода «политические изоляторы» своих совсем недавних «партайгеноссе» начали активно применяться сразу же после XV съезда ВКП(б), принявшего в декабре 1927 г. постановление об исключении из партии 75 активных деятелей троцкистской оппозиции и 23 человек группы Т.В. Сапронова41.
Но ведь исключенный, и даже сосланный, это все-таки еще не умерщвленный. Уже летом 1930 г. на XVI съезде партии Л.М. Каганович в докладе «Организационный отчет ЦК ВКП(б)» свирепо обрушился на только что напечатанную (но так и не увидевшую тогда свет) книгу А.Ф. Лосева «Диалектика мифа». Выхватывая и цитируя отдельные, не понравившиеся ему места из книги философа, которого ныне многие считают «Платоном XX века», малограмотный в общем-то Каганович беспардонно обзывал его «философом-мракобесом», «реакционером и черносотенцем». Каганович, правда, признал, что книга была выпущена самим автором. Но тут же добавил, что «у нас, в Советской стране, в стране пролетарской диктатуры, на частном авторе должна быть узда пролетарской диктатуры. А тут узды не оказалось. Очень жаль»42. И вот эстафету травли подхватил известный тогда драматург В.М. Киршон. Изгаляясь над коммунистом – работником Главлита, мотивировавшим необходимость разрешения печатать книгу Лосева тем, что это «оттенок философской мысли», очередной «инженер человеческих душ» не постеснялся заявить с самой высокой партийной трибуны: «А я думаю, нам не мешает за подобные оттенки ставить к стенке»43. Поражает не только пещерная кровожадность одного писателя, но первобытно-стадная реакция делегатов всесоюзного партийного съезда, как отмечено в стенографическом отчете («Аплодисменты. Смех»). Правильно говорят, что ничто на земле не проходит бесследно. Пройдет всего несколько лет, и «у стенки» окажется сам столь безразличный к чужим жизням Киршон.
«Расстрельная психология» овладела душами партийных руководителей и сотен тысяч рядовых коммунистов не сразу, не в одночасье. Даже Л.Д. Троцкого расстрелять не решились и поспешили выпроводить за границу со всем его архивом. Первым членом партии, казненным за нарушение новых внутрипартийных установок об отношении к оппозиции, был Я.Г. Блюмкин. Ответственный сотрудник ВЧК, он – активный участник убийства германского посла графа В. Мирбаха в июле 1918 г., каким-то таинственным образом был прощен за убийство (он же бросал бомбу в классового врага). Более того, оставлен на работе в ОГПУ, выполнял ответственные задания за рубежом. Но когда он при очередном возвращении на Родину в 1929 г. заехал в Турцию к только что высланному Троцкому и посмел захватить от него письмо, то этим самым в новых условиях внутрипартийного режима подписал сам себе смертный приговор. Письмо это он передал К.Б. Радеку, а тот не преминул «доложить» об этом факте Сталину. И, как позднее сообщил Троцкий, Сталин лично приказал расстрелять Блюмкина. Всегда угодливо послушный ему заместитель председателя ОГПУ Г.Г. Ягода, даже не посоветовавшись со своим непосредственным начальником В.Р. Менжинским, поспешил выполнить этот беспрецедентный в истории РСДРП(б) – РКП(б) –
