хауса… Дай бог памяти, 1543 года рождения. Но прекрасней всего этот замок. Сто двадцать метров над городом, смотрит на все свысока. Построили его в 1680 году, потом несколько раз перестраивали и окончательно реконструировали в 1883…
— Сколько же Вернигероде лет?
— Если верить летописи, городом он стал в 1229 году.
— До сих пор не понимаю, почему ты стал контрразведчиком?.. Ты же прирожденный архитектор, — рассмеялся Фомин.
— Женя, не смейся, и не дотрагивайся — это хрустальная мечта моей юности — так, кажется, говорил небезызвестный тебе Остап Бендер. Но, увы, если бы наши отцы и мы всегда делали то, что хотели, а не то, что диктовала жизнь и было нужно родной стране, людям… Тогда, дорогой, я, быть может, сейчас не сидел бы в этом городе. А ты в Энбурге. Больше тою, какой-нибудь герр Мольтке или Грабе наводил бы гитлеровский «новый порядок» в моем родном Владимире… Однако подъезжаем.
Несколько поворотов, и машина остановилась у полосатой будки. Часовой узнал Гудкова, поднял шлагбаум. Навстречу из дома вышел старший лейтенант.
— Что нового, Козлов? — спросил Гудков.
— Без перемен, товарищ майор. Продолжаем наблюдать за домом Клюге, ничего подозрительного не замечено. Заходил полицейский Краузе и просил передать вам, что недели две — три назад к его бабушке от имени Клюге заходил неизвестный, внимательно осмотрел дом, сад, подсобные строения и уехал.
— Любопытно. Очень любопытно. Это уже новое… Для чего приезжал сюда этот тип, как ты думаешь? — Гудков посмотрел на Фомина.
Тот пожал плечами.
— Не думает ли Клюге избавиться от своей виллы и стряхнуть прах с ног своих? Впрочем, нет. Вряд ли. Быть разъездным корреспондентом газеты — отличное прикрытие. И вилла, я думаю, тоже не помеха.
— Слишком мало мы пока знаем.
— Каким образом Клюге ухитряется так часто посещать Ганновер и даже жить в нем? Тебе это не кажется странным? Должен же он отчитываться редакции, где бывает… Впрочем, не будем гадать. Завтра, надеюсь, все выяснится. Сейчас восемнадцать часов. Не исключено, что еще сегодня он сюда заглянет… Подождем.
Дожидаться сигнала о появлении Клюге решили у Гудкова, благо дом его был рядом. За ужином, а потом за беседой и шахматами время летело быстро, незаметно опустил свой синий полог летний вечер. Жена Гудкова Мария Николаевна, не желая мешать друзьям, ушла отдыхать.
— Пожалуй, брат, ждать дольше нет смысла, — заметил Гудков.
— Да. Если за час — полтора ничего не прояснится, выедем в Берлин. К восьми, глядишь, и доберемся. Тебе, может быть, ехать со мной и не надо. Поручи кому-нибудь. Да и Касаткин в таких делах не новичок.
— Ладно, там будет видно. — И немного подумав: — Пожалуй, все же поеду я сам.
Они собрались и пошли в отдел.
— Все без изменения, товарищ майор, — доложил Козлов, когда Гудков с Фоминым пришли к дежурному. — Посты мы сменили. Оставили всего один, а со стороны сада сняли совсем.
— Правильно, — одобрил Гудков. — Но после шести утра восстановите, когда придет первый поезд. А сейчас вызовите Смирнова.
Смирнов не заставил себя ждать. Гудков объяснил капитану, что, если в их отсутствие появится Клюге, следует немедленно его задержать и доставить в Энбург.
— И пожалуйста, — попросил Фомин, — позвоните в округ, доложите, что мы выехали с Павлом Николаевичем в Берлин.
На автостраде Фомин включил приемник: зазвучала ленивая джазовая мелодия, долго играли какое- то печальное танго, его сменила бойкая ритмичная песенка, голос певца сопровождай переборы гитары и утробное урчание саксофона. Порой настройка сбивалась, и вместе с музыкой эфир приносил всплески разрядов, посвист, смех, разноязыкий говор.
Луна взобралась высоко. За окном вставали темные заборы перелесков, звонко стучали переплеты мостов. Миновали заспанный пустынный городок, в котором улицы были, словно ущелья.
Фомин не заметил, как уснул. Еще раньше задремал Гудков. Касаткин, хорошо отдохнувший в Вернигероде, уверенно вел автомобиль, изредка поглядывая на заснувшего капитана, голова которого покачивалась в такт движению. Свет фар вырвал из темноты знак объезда — автострада в этом месте в войну была разрушена и пока не восстановлена. Мягко притормозив, чтобы не потревожить пассажиров, Касаткин съехал с насыпи в сторону, но, когда стал возвращаться на дорогу, машину все же сильно тряхнуло. Фомин проснулся, поежился.
— Сколько же я этак? — спросил он. — Часа два небось, светает уже. Что же ты не разбудил? Так и последние известия из Москвы прозеваем. Вовремя я… — Он включил приемник.
Впереди показались темные силуэты строений. От них на дорогу шагнул человек и поднял руку. Касаткин вопросительно поглядел на капитана.
— Что будем делать?
— Остановите.
Машина затормозила. Незнакомец, взглянув на номер, видимо, понял, что перед ним представители военной администрации.
— Прошу прощения, — развел руками. — Я думал, это частная…
— И все-таки, что случилось? — спросил Фомин.
— Нет, нет. — Мужчина отступил на шаг, но туг же заговорил: — Жена оступилась. Вставала с постели… А она, понимаете ли, беременная. Ну, у нее и началось… Теперь не знаю, как отвезти в больницу. Бегаю тут, и ни одной машины…
— Где ваша жена? Она может ходить?
— Вы серьезно! — недоверчиво спросил немец.
— Давайте же скорее, — сказал Фомин.
Немец побежал к дому и почти тут же вышел, поддерживая под руку хрупкую маленькую женщину. Гудков распахнул дверцу и отодвинулся, давая место.
Касаткин повел машину на предельной скорости, стараясь мягче обходить неровности дороги, Женщина сидела, откинув голову, закусив губы.
Стало совсем светло. Солнце окрасило розовым светом верхушки деревьев, на траве засверкала роса.
— Говорите, куда ехать, — сказал Фомин, когда машина свернула с автострады у окраины городка.
— Немного дальше и направо. Здесь рядом, — сказал немец. — Вон то серое здание.
На крыльцо вышла сестра в белой косынке, помогла женщине подняться по ступеням. Супруг зашел в больницу вместе с ними и тут же вернулся, растерянно улыбаясь:
— Спасибо, геноссе. Марина и я очень благодарны вам…
— Желаем здорового малыша, и чтобы он никогда не знал, отчего происходит такое, — Фомин кивнул на разрушенный бомбой дом.
— Да, — с жаром подхватил немец. — Война — величайшее зло. Поверьте, далеко не все в Германии хотели той войны… Извините, спасибо, — он смущенно шагнул вперед и нерешительно протянул руку. Фомин пожал ее.
— Касаткин, садись рядом, отдохни. Я сам поведу, — сказал Фомин.
— Что вы, товарищ капитан, — запротестовал было водитель, но, видя, как решительно Фомин открыл дверцу, подчинился и освободил ему место.
И опять помчались улицами. Толкая перед собой двухколесную тачку, навстречу шел мусорщик, гасил газовые фонари. По тротуарам брели ранние прохожие. Кое-где на подоконниках хозяйки уже развесили толстые перины.
Остаток пути до Берлина — немногим более ста километров — покрыли за полтора часа, промчав мимо радиостанции, аэродрома Шенефельд, через Кепеник в Карлсхорст.
