Енок предложил ему сесть.
— Спасибо, — Бломберг привычным движением поддернул складки брюк, сел и окинул кабинет безучастным взглядом.
«Он действительно удивительно спокоен, — отметил про себя Фомин. — Что это? Уверенность в нашей неосведомленности или полное безразличие к своей судьбе? Если последнее, то это опасно».
— Как вы считаете, господин Бломберг, почему вас доставили сюда? — спросил Фомин.
— Я достаточно пожил, господа, и много видел, чтобы чему-нибудь удивляться. Если вы сочли мой арест необходимым, значит, так надо.
— Вы уверены, что оснований нет? — спросил Енок.
— Все в руках божьих. Но вины за мной перед вами действительно нет.
— Мы не станем сейчас углубляться в дебри вашей биографии. Она нам хорошо известна. Надеюсь, вы достаточно разумны, чтобы правдиво ответить на все вопросы. У нас есть неоспоримые доказательства вашего сотрудничества с английской разведкой и того, что вы находитесь на связи у резидента по кличке «Лоцман», — сказал Фомин.
Лишь подрагивание тяжелых век указывало на то, что слова достигли цели.
— Расскажите, как вас завербовали. Когда и где вы последний раз встречались с «Лоцманом»? Когда должны увидеться вновь?
Сидя в той же позе и не поднимая глаз, Бломберг заговорил глухим голосом, спокойно и бесстрастно:
— Постараюсь оправдать ваши надежды, господа. Вам, верно, известно, что с сорок первого по сорок пятый год я работал переводчиком при лагере военнопленных, обслуживающих железнодорожную дирекцию. Внутренними делами в лагере занимался гестаповец Альфред Фердман — он и есть «Лоцман», который вас интересует. Я был его осведомителем. С приходом англичан, точнее после краха Гитлера, Фердман очень скоро нашел себе новых покровителей. Мы поменяли хозяев. В начале сорок седьмого, не желая встречи с вами, он выехал, насколько мне известно, с помощью англичан в Западный Берлин. Сначала приезжал частенько, но за последние полгода был здесь всего один раз. Так во всяком случае знаю я.
— Имеете ли с ним связь?
— Изредка получаю открытки. Отвечаю тем же. Его абонементный адрес вы найдете в моей записной книжке. Работая переводчиком отдела бургомистрата, я информировал Фердмана о всех мерах советской военной администрации, связанных с промышленностью. Его интересовала именно промышленность. А если судить по вознаграждениям — моей информацией были довольны.
— О чем вы думали, Бломберг, когда решили продолжить свою связь с Фердманом? — спросил Фомин. — Это путь шпионажа, и, в конечном итоге, вы вредили не нам, — я имею в виду советскую военную администрацию, — а прежде всего своему народу, который и так настрадался из-за фашистских авантюр и войн, навязанных Гитлером Европе. Вы ведь работали на англичан и изменили своей родине, которая приняла вас, забыв о прошлом, дала вам права гражданства, а в недалеком будущем смогла бы обеспечить и старость.
— Я не Гамлет, господа. Но вопрос тогда стоял именно так: «Быть или не быть?» Отказаться от настойчивых предложений Фердмана означало для меня пополнить лагерь военнопленных еще на одну единицу. Принять предложение означало «быть». Иначе говоря — жить. А жизнь, господа, даже на коленях, все-таки жизнь. Нет, я не герой, господа. Приход сюда русских не мог изменить моего подневольного положения. Отступать было некуда. Я имел здесь жену, дом — все, чтобы в конце своего пути пожить спокойно. Теперь я понимаю, что все это были иллюзии, ибо, как гласит русская поговорка: «Сколько веревочке не виться, а конец будет». Я знал, чем это грозит и все-таки надеялся, что участь провала обойдет меня. Если бы я хоть чем-нибудь мог искупить свою вину, — неожиданно закончил Бломберг. — В самом деле, господа. Я говорю это искренно, и главное — крови людей на моей совести нет.
Голос его упал почти до шепота.
— Вы знаете кого-либо из лиц, связанных с Фердманом? — спросил Енок.
— Из числа бывших военнопленных — да. Но это бесполезно, их здесь давно нет. Разъехались в разные стороны, и среди жителей города их нет. Хотя… Если судить по осведомленности Фердмана в ряде вопросов, то у него здесь есть помощники. Только я, увы, их не знаю.
Бломберг умолк.
— Хотите еще что-либо добавить, — спросил Фомин после долгой паузы.
— Я все рассказал. Если интересуют детали, могу дополнить.
— Детали интересуют, но лучше напишите все это. Сейчас вам дадут письменные принадлежности, и, поскольку вы хорошо знаете русский язык, напишите по-русски, — добавил Фомин.
— Вы не оставите мне небольшой надежды? — обратился к нему Бломберг. — Я постараюсь…
— Пишите, а там посмотрим.
Бломберга увели.
— Ваше мнение? — спросил Фомин Енока.
— Старик препаршивый. По шпорит, мне кажется, правду. Да и чего ему теперь скрывать. Он не глуп, совсем не глуп и понимает, чем может себя хоть как-то реабилитировать. Глядишь, и пожалеют…
— Но пока подождем выдавать ему такой вексель. Тем сильнее окажет на него воздействие наше последующее предложение. Другого пути заполучить «Лоцмана» у нас нет. Конечно, очень жаль, что мы не знаем о времени его следующего появления здесь, но ждать его можно в любой день. Хорошо бы подобрать три-четыре бригады на тот случай, если получим сигнал о его приезде.
— Такие парни у меня найдутся. Несколько человек недавно вернулись со специальных курсов. Есть и «старички», имеющие опыт конспирации и борьбы с гестапо, за которых я ручаюсь и уверен, что они справятся.
Полковник Герхард Бэтхер вернулся в Пуллах, довольный результатами поездки. Гелен несомненно отметит такой успех. С генералом Рейнгардом Геленом Бэтхера связывала не только многолетняя совместная работа. Полковник был одним из тех, кто еще в 1944 году помогал генералу осуществлять его далеко идущие замыслы. Теперь Бэтхер имел право в любое время, без предварительного доклада, заходить к своему шефу. Более того, наедине он называл своего всесильного начальника просто Рейнгардом, а тот, в свою очередь, звал его Герхардом.
В приемной вышколенный адъютант стремительно поднялся и застыл в немом приветствии. Молча кивнув ему, Бэтхер отворил тяжелую дверь кабинета-сейфа.
Единственным украшением кабинета была маска кайзера Фридриха. За огромным письменным столом, углубившись в чтение бумаг, сидел ничем не примечательный человек, если не считать черных усов — примета, от которой всегда легко избавиться. Рядом на столе лежали большие, в дорогой черепаховой оправе, темные очки. Гелен надевал их каждый раз, когда выходил на улицу, независимо от времени — днем или вечером. Он всячески старался окружить себя ореолом таинственности. Туманны для непосвященных его дела, во всем пасмурная непроницаемость. Это как-то оправдывало уже приставшую к нему кличку «Серый генерал».
— Добрый день, Рейнгард, — Бэтхер устало опустился в кресло.
— Вы только вернулись?
— Да, решил сразу же доложить о результатах поездки, а уж потом пойду отдохнуть и… Признаюсь, меня беспокоит Леди. Я уже говорил о ней — это моя королевская борзая. Позавчера псина перестала есть, нос горячий. Я разговаривал с Гретой по телефону, она вызывала врача…
Бэтхер прекрасно понимал, что Гелена крайне интересуют результаты его рейда в Ганновер, однако выдержка шефа была железной, и он не изменял своему правилу не торопиться. Тогда Бэтхер сам начал задавать вопросы.
— Надеюсь, наш Бобби не догадался о том, что мы, не испросив у него на то разрешения, задумали пощупать лордов?
— Бобби?.. — так они называли между собой прикомандированного к ним представителя американской разведки. — Он даже не звонил эти дни. Торжествует победу, которую я ему организовал. И вообще после «Богемии»[35] я предложил ему без особой
