бригады Н.Е. Тарасову. «Обождите здесь!»
И у выхода из шалаша сел с автоматом порученец Я.И. Катаев. Приуныл наш командир отделения. Не улыбается и награды уже не ждет. Маракует, как выкрутиться. А его тем временем кличут к самому комбригу. Тот ходит, по своему обыкновению, темнее тучи, рыжеватую бороду мнет. «Генерала упустили, шляпы! Придется расстрелять вас!» И нашего Клепикова – под охрану до решения судьбы. А мы-то не знали оборот дела, гоголем ходим: легковушку поймали, немец молил смиренно о пощаде. Сосунки, одним словом. А тут в шалаш заглянул посыльный: «Пожалуйте, голуби, в особый отдел!»
Прямо скажу, не будь политработников, нашему сержанту не миновать бы вышки. И мы поняли свою оплошку и вредную милосердную слабость. «Немцы не пожалели б вас, попади им в руки». – Комиссар отдельной роты отчитывал нас напористо, как все делал.
– Иван Никанорович, да они, быть может, генерала из Добросли прохлопали! Самого главного немца в котле! – возмущался Малеев. – Может, сам командующий немецким корпусом!
– Учтите, комсомольцы, на войне жалость к добру не приводит. Это – азбука! – вновь продолжал комиссар роты Шеронов. – Здесь середки нет: или – или!.. Пока у противника в руках оружие, он враг!..
– Такая вот она, грамматика войны! – заключил Малеев.
Малеева как сейчас вижу. Роста выше среднего. Белявый. Голос грубый, строгий. Не любил, когда боец держал руки в карманах. «Зашью карманы!» – гремел он, бывало, на всю округу, отчитывая провинившегося. Во время формирования бригады в Зуевке он вел строевую подготовку: лейтенанты, капитаны, майоры – все ходили под его началом по струнке. Он чем-то был схож с комбригом, только чуток помягче. Воевал он, как говорится, дай бог каждому. Был смелый и хладнокровный и умел угадывать замыслы противника. На сложную разведку сам провожал. Если было очень морозно, подавал свою фляжку: «Один глоток для сугрева!» И это действительно согревало, душевность то есть…
И еще не любил он ворчливых и брезгливых. В любом коллективе найдутся занудистые людишки. Были они, разумеется, и среди парашютистов. На первых порах, случалось, увидит такой чистюля волосок в миске, спешит к Малееву: «Чем кормит старшина? Повара, как коты, обленились!»
Павел Федулович, бывало, выслушает со вниманием. Это привычка у него такая, никогда не перебивать человека, даже если тот не прав. Только набычится и обрежет праведника: «А падаль не пробовали есть?»
В тылу немцев туговато случалось с харчишками. Бывало, варим, допустим, конину на сухом спирту. Командир роты кричит: «Братья-славяне, первая ложка за мной!» Насчет славян он у нашего комиссара Мачихина перенял. Первым из котелка отхлебнет. Почмокает, живот погладит: «Кажется, есть можно!» И засмеется. А губы обветрены, приморожены, едва рот раздирает. А мы понимаем его по-своему: вроде пробу снимает, а сам думает о нас – отравления не вышло б!
С той проборки, с той ошибки в тылу глянули мы на себя более строгим глазом. Вроде на ступеньку шагнули выше…»
Военком Мачихин собрал политработников бригады поговорить о первых днях пребывания в тылу. Докладывали комиссары и политруки: потери, голодовки, обморожения, недоумение по поводу продовольствия… Тон разговора тревожный, озабоченный.
Поднялся военком отдельной зенитно-пулеметной роты Андрей Васильевич Калиничев. Его рассказ слушали с пониманием.
– Возвращаемся из разведки. Ребята изголодавшиеся, но бодро двигались, стараясь в сумерках пробиться к лагерю. Видим, омет соломы на всполье. Возле него немцы. Под Малым Заходом случилось. На возвышенности – мужчина и женщина. Под деревом. А на толстой ветке – веревки с петлями. Метрах в сорока дом с пристроем, как здешние жители говорят, «жихарь». «Нападем?» – спрашивает командир взвода Михаил Исаакович Бурдэ. Есть приказ: не шуметь!.. И все же решаю разбиться на две группы. Одну повел Бурдэ, а вторую – мы со старшиной Лушниковым.
Немцы готовились повесить мужчину и женщину. За ометом оказалась толпа мирных жителей под охраной. Мы так расположились, чтобы при стрельбе не зацепить деревенских. Немецкий офицер в черном лично накинул петли на шеи обреченных. И тогда по нему ударили из автоматов ребята младшего лейтенанта Бурдэ. Заработали винтовки СВТ. Истребили 20 фашистов. Старшина Лужников бегом на бугор, обрезал веревки, освободил жертвы оккупантов.
В это время к омету на большой скорости мчался автомобиль с немецкой пехотой. Наши ребята забросали врага гранатами. Машина врезалась в дерево. И вновь оружие десантников не знало осечки – восемь трупов осталось возле горевшей машины.
– Что это были за люди? Почему их вешали? – спросил Мачихин.
– В том-то и загвоздка, товарищ старший батальонный комиссар! Хватились: где люди? кого спасли?.. След простыл!
С тем и пришли в лагерь. Командир роты С.С. Серебряков доложил начальнику штаба бригады разведданные и упомянул о стычке у омета. Шишкин вызвал меня. «И вас, и вас, – тыкал он пальцем нас в грудь, – нужно расстрелять! Вы раскрываете бригаду!..»
– Как же можно было оставить советских людей в беде?! – возмутился комиссар 4-го батальона М.С. Куклин. – Он что, ненормальный, этот Шишкин?!
– Спокойно, комиссар! – остановил его Мачихин. – Конечно, прощать фашистам их зверства нельзя. И все же по возможности, товарищи политработники, поменьше шуму… А за Калиничевым славное дело – факт!.. Вы у меня орлы, все понимаете правильно!.. Ставьте упор на индивидуальную работу – массовые сборы теперь отпадают. Забота о еде – ваша забота. Строго охранять запасы. Используйте пример умелого рациона в Четвертом батальоне, особенно в роте Ивана Гречушникова. Забота о валенках, об исправных лыжах, о крепком безопасном сне каждого бойца – вот программа-минимум!.. Ведь мы лишь в начале пути. Не размениваться на мелкие стычки с малочисленными группами неприятеля. Преждевременно раскрыть немцам силы бригады – погубить замысел операции на корню! Враг с воздуха наверняка заметил росчерки лыжней, следы костров и стоянок рот и взводов. Строжайшая маскировка!..
Обо всем добытом практикой в тылу говорил А.И. Мачихин своим комиссарам. Напоминал он о проявлениях благодушия, не забыв случай с генералом. Учили всему десантников, а вот в деле открываются сбои. Нас послали помогать из тыла громить котел, а мы пурхаемся в отдалении от намеченного района, обидно!..
– В беседах широко используйте местный материал. Вот, скажем, письмо немецкого офицера, захваченного разведчиками Малеева:
«Мы ведем самую гнусную войну из войн. Ожесточились, стреляем в женщин и детей. В окружении много партизан и десантников, здесь враг находится всюду, он вокруг нас, из-за каждого укрытия выслеживают глаза местных жителей. Несколько выстрелов, и обыкновенно эти выстрелы точны. Лучше бы мне быть инвалидом, чем гибнуть в болотах России. Командиры и фюрер наш называют наше окружение пистолетом, приставленным к сердцу России. А у нашего сердца все время вьется русская пуля, наши потери неисчислимы…»
– Слышите, орлы мои, комиссары, как запели вояки Гитлера? Говорите об этом бойцам.
А вот что рассказала разведчикам Малеева Нина Петровна Бородина из деревни Лужно:
«Немцы забрали у населения все добро, запалили избы, а затем, когда вместо села остались одни развалины, фашисты приказали нам выехать в деревню Черный Ручей, где мы разместились в сараях, а они, немцы, в домах.
Каждое утро всем жителям надлежало являться в комендатуру. Оттуда под конвоем их водили на работу. Заставляли строить укрепления, ремонтировать дороги, расчищать снег, стирать белье, носить воду, мыть полы. Чуть кто провинился – порка. Не смог хорошо работать 70-летний Иван Зимин – выпороли, а потом застрелили. Тот, кто выходил из деревни самовольно, объявлялся партизаном и расстреливался на месте. Как рабы какие».
– В наши руки попало письмо некоего Хеккеля. Слал его он в Берлин. Хвалился женушке: «Мы становимся помещиками, приобретаем славянских рабов и делаем с ними все, что хотим! Скоро ты будешь иметь в услужении столько женщин, сколько пожелаешь…»
Ясно вам, орлы мои, комиссары?.. Вот с каким отребьем приходится воевать. Донесите это до каждого десантника. Пусть ненависть питает их сердца!.. Вот дождемся воздушной оказии и почитаем свежие
