стены без окон.
Как сюда поступает воздух? Чем мы будем дышать на глубине тридцати метров под землей?
Самое безопасное место в Англии. Один вход, один выход.
Мне нет дела до того, что сказал тот человек. Мы не можем оставаться здесь. Надо выбраться отсюда.
Адам
Текут часы, а я то засыпаю, то просыпаюсь. Не знаю, сколько прошло времени, но, когда бы я ни проснулся, в комнате всегда кто-то есть, и этот кто-то обязательно задает вопросы:
— Как дела?
— Чувствуете мое прикосновение?
— Сколько пальцев?
Дальше начинаются обследования — температура, давление, реакция зрачков на свет.
Иногда делают уколы. После них очертания комнаты, силуэты людей — медсестер, чела в твидовом пиджаке, чела со шрамом и мерцающим числом — и матраца, на котором я лежу, постепенно расплываются. Вслед за ними расплываются мысли в голове, и не успеваю я глазом моргнуть, как снова забываюсь сном.
На этот раз я просыпаюсь с мыслью, что больше не хочу засыпать.
В полусне я наконец вспомнил, чей это был голос.
Моей мамы.
Теперь я ее помню. Я все помню.
Она была совсем молоденькая, но просто нереально крутая. Папы у меня не было, только мама. Мы жили на побережье. Мы гуляли вдоль моря, шлепая по песку, проходили много миль. Я гонял чаек. Мне покупали мороженое, меня катали на ослике.
Джем Марш. Вот как ее звали.
А я — ее сын. Адам.
Я — Адам.
Отсюда и числа. Она тоже видела их в детстве. Она понимала меня, пыталась помочь мне даже после смерти. Горе как будто ударяет меня под дых, когда я понимаю, что она мертва. У меня ее нет. Я только что вспомнил ее, а она снова умерла. Мама мертва.
«Никому не говори». Она никогда не произносила эти слова вслух. Она написала их в письме, которое я прочел уже после того, как она умерла. Я помню каждое слово из того письма, я помню, кто вручил его мне.
Бабуля.
Ее я тоже вижу. Примостилась за столом на кухне своего безобразного домишки в Западном Лондоне. Блестящие волосы, выкрашенные в нелепый фиолетовый цвет. «Моя гордость и краса», — повторяла она. Сперва она пугала меня: я думал, хуже нее никого на свете нет. Но я любил ее. Вдыхаю запах ее сигареты, и нос начинает чесаться.
— Я буду последней курильщицей в Англии, — как-то сказала она, вредничая и гордясь собой.
Дым переносит меня в другое место…
Я сижу у костра в лесу. Вокруг меня друзья, я обнимаю девушку. Видимо, это моя подруга, раз я так себя с ней веду. Она сидит ко мне спиной, а я обхватываю ее за талию и утыкаюсь подбородком в ее макушку. Я целую ее волосы, она поворачивается ко мне лицом, и я вижу ее голубые-голубые глаза. Боже мой, в этих глазах можно утонуть. Число у нее красивое, оно не переполнено печалью и ужасом, как числа большинства людей. От взгляда на это число я успокаиваюсь. Оно как будто омывает меня волной тепла и любви.
Эта девушка. Моя девушка. Как ее зовут? Мы все еще вместе? Где она?
— Пора делать укол.
Они снова тут. Два человека в белых халатах.
«Нет! Не сейчас. Подождите!»
Пытаюсь вырваться, но численное превосходство на их стороне. Их двое, один держит, другой делает укол.
— Держишь?
— Да. Только давай быстрей.
Не хочу укол. Хочу бодрствовать, вспоминать и запоминать… Мама, бабуля, моя девушка…
Где я? Что со мной происходит?
Сара
Я не вижу ее. Я потеряла ее. Она исчезла.
Я потеряла Мию в этом холодном и безлюдном месте. Я зову ее, пока не хрипну. Деревья и камни заглушают мой голос, туман поглощает его остатки.
— Мия! Мия!
Как я допустила, чтобы она пропала? Я отвела взгляд всего на секунду, и она ушла. Под ногами хрустит гравий, я схожу с тропы и начинаю бегать от могилы к могиле. В какой-то миг боль останавливает меня, приходится уцепиться за надгробие, закрыть глаза и попытаться перевести дух.
Когда я открою глаза, она будет здесь. Она улыбнется, протянет ко мне ручки, и мы крепко обнимемся.
Открываю глаза. Ее нет.
— Мама! Ма-а-а-ма-а-а!
Мия трясет меня за плечо.
— Что? Что такое?
— Мама кричит.
— Я? Я тебя разбудила?
Вокруг темно, хоть глаз коли. Я не знаю, где мы, сколько сейчас времени. Я не чувствую запаха плесени в нашей палатке, ветер не дует. Воздух неподвижен. Но Мия здесь. И сейчас это кажется мне крайне, чрезвычайно важным. Я уже не помню, что было дальше во сне, но звук ее голоса, прикосновение ее ручек к моему плечу почему-то дарят мне облегчение. Точно небеса услышали мои молитвы.
Я обнимаю ее, и она тесно прижимается ко мне. Мои глаза понемногу привыкают к темноте. Вон там — дверь. Над и под ней — полосы света. Еще решетчатый прямоугольник. Вспомнила.
Мы заперты в комнате, в одиночной камере.
Мия и я.
А как же Адам? Где он? Была авария. Его подбросило в воздух, потом он ударился о землю. Савл сказал, что его везут сюда. Привезли ли? Как он? Жив ли вообще?
Хотя Мия и прижимается ко мне уютным теплым клубочком, я чувствую себя одиноко. Без Адама все не так.
— Давай спать, Мия, — говорю, зная, что сама засну не скоро. — «Мигалочку» споем?
Я запеваю. Но Мия не подпевает. Более того, она тянется к моему лицу и ладошкой закрывает мне рот. Я умолкаю на полуслове.
— Звезд нет, — говорит она.
— Не хочешь петь «Мигалочку»?
— Звезд нет, — повторяет она, указывая на потолок.
