спрошу, обязательно! А вдруг?
В вычислительном зале мёртво застыли шкафы электронно-вычислительной машины ЕС-1040, нашего капризного электронного разума. Там, где раньше восседал за своими двумя столами начальник ИВЦ громоподобный Хачатрян, сейчас видны только согбенные спины. Я пытаюсь выглядеть что-нибудь поверх монолитной толпы и слышу сквозь неразборчивый народный гул победное:
— Всё! Вылетел! Иди, Колька, иди! Дай другим поиграть!
Два новеньких 286-х компьютера несут свою нелёгкую службу в соответствии с негласным графиком: вечером каждый сотрудник, кто еще не уволился, может сыграть в пасьянс «косынка», пройтись три раза по «минному полю» и два раза сыграть в волшебный «тетрис». В углу за шкафом спит дежурный Мишка Левин, который в час ночи выгонит самых упорных, а потом сам усядется за монитор до восьми утра. Мишка потихоньку разбирается в программировании. Его мечта — завершить-таки свою математическую модель. Но — тетрис! Проклятый тетрис съест у Мишки часа два-три…
— Здорово, Сань! — подлетает ко мне Колька. — Погорел я! Копил-копил разом пять слоёв. Ну, думаю, сейчас «оглобля» прилетит и я сразу все слои уничтожу. А приходит «коряга», представляешь? И сразу скорость — вж-ж-жик! И я в жопе. Слушай, пошли к тебе на фирму, я бы машинки погонял, а?
У нас стоит гордость шефа — 486-й (понимаете?! 486-й!) компьютер с VGA монитором и Windows 3.1. Шеф смотрит, как подчинённые по вечерам гоняют «Формулу-1» или помогают «персидскому принцу» спасать принцессу, хохочет, искренне радуется собственной крутизне и неизменно приговаривает: «Эх, не хватило мне тогда денег на SVGA — вот бы вы все опупели! Качество — изумительное!»
Этот таинственный «SVGA-монитор» будоражит воображение наших девушек. «Да и для наших издательских работ только SVGA и годится», — вздыхает шеф, машет рукой и уходит в микроскопическую кухоньку пить чай, — в нашем подвале сыровато и холодно.
— Попозже, Коля, — говорю я. — Я погреться забежал. Там Ленка сейчас часа на два засела.
— По работе?
— По работе, конечно!
— Ну, это дело святое… пошли, дёрнем для тепла. У меня там полкило водовки заныкано. Только надо хлеба, что ли, взять, а то даже занюхать нечем…
Разжившись печеньем у нетерпеливой очереди, мы уходим на второй этаж в мою бывшую лабораторию…
— …Компьютер, Саня, это тебе не топор и не пересчётка. И даже не транзистор! Тут половина института сбежалась посмотреть, что у этого ящика внутри. Ну, ты помнишь, первое время в корпус, в дырочки заглядывали, лампой светили, чтобы разглядеть. А тут, на наше счастье, заглючил он. Вызвали специалиста, а тот пломбы снял и боковую крышку у корпуса убрал.
— И чего там? — спрашиваю я, досадуя, что Колька не позвонил мне и не предупредил. Мне тоже не терпится узнать, что внутри этого таинственного и лёгкого по весу блока. Воображение рисует сплетённые в «косичку» толстенькие жгуты разноцветных проводов, причудливые микроскопические детали, блестящие радиаторы и похожие на маленькие башни пермаллоевые кожухи крошечных индуктивных катушек…
«
— А нет там ничего, представляешь?! — Колька начинает рисовать на полях газеты, постеленной для приличия на стол, набросок вскрытого корпуса в аксонометрической проекции. — Вот тут блок питания, тут какая-то хрень, а здесь — коробочка такая. Всё это можно в коробку из-под обуви запихать. Уж не знаю я, чего эти американцы не могли поменьше ящик сделать? А в коробочке, Саня, самая хитрость и есть! Всё! Теперь мы у них в кармане!!!
Коля выпивает четверть стаканчика и, сморщив лицо, севшим голосом сипит:
— Один сигнал — и привет всем нашим игрушкам… всем этим компьютерным управляющим системам, атомным электростанциям и полетам спутников.
— Чего ты несёшь?
— Сашка, ты слушай сюда! Вон она, наша ЕС-1040 — всю жопу надорвали, когда тащили ее в зал. Ты же помнишь, что у Фельдмана три комнаты отобрали, чтобы Хачатряну нормально зал под ЕС-1040 расширить, помнишь? Там ещё Ренату Тахмадееву чуть башку об косяк ящиком не раздавили… да что я говорю… ты же сам тогда эти ящики таскал! Во-о-от… — он на секунду теряет нить. — О чём это я? Ах, да! Так вот, эта самая 286-я машинка — её ж в багажник даже пихать не надо! Поставил на заднее сиденье и повёз домой. Поэтому сейчас все наши конторы — от средмаша, от космоса, от связистов, от дятлов этих флотских, — ну, в общем, абсолютно все, вплоть до атомщиков, на эти штучки переходят! Прикинь! А когда ёкнет война, в Вашингтоне нажмут на кнопочку и — пипец. Все эти игрушки тут же и встанут, понял?
— Колька…
— Нет, ты мозги-то включи! Щёлк — и пошёл наш НИИ в глубокое половое ущелье! Всё. Накрыли они нас. По самые уши накрыли. Эта машинка вся-то с гулькин хрен, а экран у нее, какой ни одной машине ЕС не снился. Вот потому мы все у них в руках. Ну, давай дёрнем… за упокой.
Он залпом выпивает водку, мрачно хрустит огрызком печенья, машет рукой и деловито спрашивает:
— Тебе Лёшка звонил?
— Звонил
— Сказал?
— Сказал. Я же вас предупреждал — не связывайтесь вы с этим режимом! Заплевали теперь весь воздуховод — поди, отмой!..
— Да ладно тебе. Отмоем. Лешка тоже к нам подскочит, часам к двенадцати, когда народ рассосется. Он тетрис любит… надо ему позвонить, чтобы водовки принёс.
…2000 год, осень. Мы с Колей сидим в летнем кафе, глядя, как холёные дамочки пытаются объяснить нерусской девочке-официантке, что они желают переждать дождь, сидя за чистым столиком, без белёсых разводов от тряпки и прилипшего мусора.
— Хороший сотик у тебя, — в третий раз бормочет Колька, нажимая на кнопки. — У меня у сына получше будет, но у него эти, как их… SMS-ки без смайликов. Ну, где там этот Таркан провалился?
Чернявый «Таркан» надменно ставит на стол чайник и две пиалы. Пить водку в этом кафе вроде бы нельзя, но чай заказать можно. Вот и наливаем мы водку из чайника в пиалы и, хмыкнув, пьём её, закусывая горячей, как адские угли, самсой.
— Помнишь, Сань, как мы в поле пивом упились?
— А то!
Круглый бай, — в миру — председатель городского совета, — проникшись глубокими чувствами к запылённому каравану из десятка ГАЗ-66-х, сделал нашему старому Шендровскому личный подарок- сюрприз. Лукаво подмигивая, он похлопал члена-корреспондента Академии наук СССР по плечу и горячо сказал:
— Воды много! Хорошая вода! Пить будете, меня вспоминать будете! Аллах велик — семь грехов с меня спишет, за то, что хорошему человеку помогал!
Бая-мэра-председателя наша группа поминала дня два. В пузатой двухколёсной цистерне-бочонке, в каких в городах продавали квас, вместо запаса воды оказалось пиво, успевшее нагреться ко времени прибытия на точку…
Группа, включая девушек и женщин, прошла несколько стадий — от изумления и аплодисментов, до проклятий и пожеланий гостеприимному главе города долгих лет мучительного вымирания. Попытки женщин на второй день «состирнуть» в пиве какие-то таинственные женские тряпочки, привели к «бабьему бунту». Неимоверно страдающий с похмелья Колька, проклиная «несвежее пиво» за головную боль, повез бочку-цистерну обратно за триста километров, требовать «тривиальную аш-два-о».
— Хороший сотик, за него и выпьем! За погибель нашу неизбежную, — говорит Колька и осторожно пьёт водку из широкой пиалы, скосив на меня страдальческие глаза.
Хулиганистого вида воробей с размаха ворует кусок хлеба с тарелки и, пытаясь скрыться с ворованным, тут же попадает в лапы, крылья и клювы своих собратьев, устраивающих крикливую кучу-
