осыпному кулуару, но в описании маршрута сей кулуар отсутствует, и узнал я про него много позже). Так. Справа у нас крутой ледовый склон, блестит и переливается, - ох и ненадежный же траверс получится! Но делать больше нечего, надо лупить этот лед. Так. Кошки и молоток. Дальше, правда, ничего не видать, но вроде как за жандармом крутизна уменьшается.
К счастью, то, что издали так страшно смотрелось льдом, на деле оказалось благословенным двадцатисантиметровым снегом, покрытым сверху тонкой корочкой наста. Как он удержался на такой крутизне, для меня навсегда останется загадкой, но факт остается фактом, - там, где по всем горным законам (и по описанию) мне пришлось бы лезть на передних зубьях кошек, рискуя улететь к подножию Северной стены, я, спокойно и уверенно вытаптывая ступени в упругом снегу, пересек склон под жандармом, и вылез на его пологое плечо.
Взгляд мой сразу же метнулся в сторону перевала, затаившегося в черной бездне внизу. Я не поверил своим глазам, - прямо подо мной совсем рядом темнела его широкая осыпная седловина. Луна, скрытая бастионами пика Орджоникидзе, не освещала его, поэтому было сложно определить точное расстояние, но мне стало ясно, что осталось совсем чуть-чуть. Я даже недоверчиво оглядел окрестные гребни и вершины. Может быть, это не тот перевал? Да и не перевал вовсе?.. Но нет. Вот гребень пика Маяковского, ближе сюда - гребень “Тельняшки”, затем небольшой снежный пупырь, и все. Ты почти пришел, парень, и на этот раз без всяких “может быть” и “если”.
Вниз уводит крутой снежный склон с островками скал, упирающийся в зубчатый скальный гребешок, и я аккуратно, стараясь не потерять равновесие, вытаптываю ступени.
Если сравнить статистику несчастных случаев в альпинизме, произошедших при подъеме на вершину, и наоборот, на спуске, то самым невероятным на, первый взгляд, окажется их соотношение, выраженное приблизительным равенством. В самом деле, несмотря на то, что спуск с горы, как правило, производится либо по более легкому маршруту, либо по пути подъема, пройденному, и потому знакомому, количество трагедий, произошедших в этот момент, не уступает тем, которые случаются непосредственно при подъеме на гору. Если вдуматься, то тут все закономерно, хотя и довольно нелепо. Перед началом восхождения альпинист максимально собран и напряжен, полностью забыв обо всем, кроме предстоящей борьбы, и как следствие этого, допускает минимальное количество возможных ошибок. Наоборот, когда вершина достигнута наступает разрядка, притупляется бдительность и воля к борьбе. Желания сражаться, которое было предназначено для достижения цели - вершины - больше не существует, и человек думает не о маршруте спуска, а лишь о том, что ждет его там, внизу, дома. И начинаются ошибки. Тогда и происходят эти нелепые “случайности”, которых вполне можно было избежать.
Крутизна склона постепенно увеличилась, и я был вынужден остановиться. Совсем немного отдыха усталым ногам, пусть расслабятся. Я присел на широкую каменную тумбу, выдающуюся из-под снега.
Внизу все скрывалось мраком. Лишь чуть справа, на фоне освещенного лунным светом ледника выделялся контуром снежный гребешок, выхолаживавшийся у основания широкой ступенью. Перекинув веревку через скалу, на которой сидел, я спустился на эту полку. После пятиминутных развлечений с заклинившейся наверху веревкой, мне удалось-таки выдрать ее, и в последний раз смаркировав, сунуть в рюкзак...
Осталось пятьдесят шагов - снежный склон пошел на подъем. Тридцать шагов - снег уперся в мелкую осыпь, и кошки заскрежетали по камням. Десять шагов - из-за перегиба показались горы на другой стороне. А потом я пришел. Озаренный блеском восходящей луны, я стоял на седловине перевала, не веря до конца в случившееся, на границе света и тени, а слабый ветерок трепал мою одежду, ощупывал лицо, словно пытаясь спросить что-то, понять. Кто ты? Откуда?
Вершина вздымалась надо мной мрачным холодным исполином. Над ее скальными гребнями, слезясь неверным светом, мерцали звезды. Покоренная, она словно стала еще недоступней, и не было никакого права считать себя победителем. Крохотный ничтожный человечек под сенью высокой и прекрасной горы, безразличной ко всем его идеалам и стремлениям. Гора не побеждена, это лишь говорится так для красоты слова и большей понятливости, для тех, кто ни разу не был на вершинах. Побежден человек. Правда, побежден он самим собою, и эта победа дает ему силы для новых схваток и новых побед...
Я вспомнил, как два года назад почти точно так же стоял на Алтае у подножия Белухи, моей первой Горы. Был вечер, садилось солнце, озаряя ее вершину закатным багрянцем, а я, спустившись на спокойный ледник, оглушенный своей невероятной победой и невыносимым чувством безопасности и тепла, навзрыд плакал, глядя на свою воплощенную мечту. Мне было восемнадцать лет, и я впервые испытал такие невероятные эмоции, которые дарит альпинизм. Белуха была как первая любовь, яркая, искренняя, и как первая любовь она стала для меня незабвенно вечной красотой и юностью.
Сейчас, у подошвы пика Орджоникидзе нечто похожее шевельнулось в моей душе. Борьба за жизнь в этой нескончаемой игре с опасностью завершилась, и сознание не могло свыкнуться с новым и непонятным ощущением покоя. Сжатые в тугой комок нервы расслабились, и вся моя психика напоминала качающийся на острие ножа хрупкий стеклянный сосуд. И мне неудержимо хотелось разрыдаться, вновь почувствовать себя слабым беспомощным ребенком, ищущим защиту в своих слезах.
Болела переносица. От большой потери крови кружилась голова, и в ушах стоял такой звон, точно в небе невидимым хором гремели колокола. Кровь все текла тугими каплями из рваного рубца на переносице, и перчатки, которыми я утирал ее, стали мокры и солоны. Мысль о предстоящем пути была просто невыносимой.
Я очень боялся, что ребята, не дождавшись меня в домике Туюк-Су до наступления темноты, будут тревожиться, и с рассветом выйдут на поиски, да еще известят о пропаже человека Контрольно- Спасательную службу. В этом случае мое одиночное восхождение получило бы совершенно нежелательную огласку, и к тому же много людей было бы потревожено и оторвано от своих дел. Именно из-за таких ситуаций сольные и просто “дикие” восхождения - настоящий бич для командного, организованного альпинизма, процветавшего в советское время. Одиночки и свободные любители гор уходят никому не сказав куда, и пропадают. Тогда и начинаются эти глобальные всеобъемлющие поиски “иголки в стоге сена”, с привлечением массы народа, с прочесыванием ледников и перевалов. А исчезнувшие горе- альпинисты нежатся в это время где-нибудь на травке в тихом урочище, не дуя в ус, а потом еще и недоумевают, отчего вообще такой сыр-бор разгорелся. И поэтому я торопился на Туюк-Су.
Вообще же, я, как человек прочувствовавший такую ситуацию со всех сторон, могу сказать лишь одно, - у каждого (в том числе и у меня) свое право в выборе цели, и способе ее достижения. И тем более в спортивном альпинизме, где любое насилие так же неоправданно, как и в искусстве. Естественно, я не имею в виду альпинизм профессиональный - работу носильщиков, гидов, тренеров, инструкторов и переводчиков. Здесь свои законы и отношения работодателя и подчиненного...
Долгий двухчасовой путь по осыпям и моренам в кромешной тьме ночи окончательно измотал меня. Почти ничего не соображая, я плелся шатаясь, с усилием переставляя ноги, ежеминутно проваливаясь в присыпанные снегом ямы между камнями на моренах. Ледник, казалось, тянулся в бесконечность, - угрюмый, широченный, словно поверхность какой-то холодной пустынной планеты, куда меня чудом закинула судьба, а я тащился, ведомый лишь собственным “автопилотом”, безразличный ко всему на свете. Феерическое ощущение нереальности подчеркивали сверкающие громады вершин на левой стороне ледника. Залитые ярким белым светом Луны они сверкали гигантскими кристаллами, и фоном их блеску служил черный купол небосвода. Мир являл собой идеальную застывшую в вечности картину. Какие краски! Какой художник опишет это?! Да и найдется ли кисть, способная перенести на холст эту тьму и свет, этот холод, эту боль израненного усталого человека, воспринимающего все сквозь призму собственных страданий? Какая картина написана самой природой словно в награду за терпение и волю... Только буйные краски полотен Рериха рождают похожие образы горных сюжетов.
Возле поворота в цирк ледника Маяковского, на “Крестах”, я вышел на свои же утренние следы. Идти сразу стало легче. Автоматически отметил для себя, что ребята, ходившие на пик Маяковского, благополучно спустились вниз. Их следы хорошо были видны на тропе, я потихоньку шел по ним, стараясь попадать ботинками точно в лунки.
Так, неспешно шагая, я добрался до “Черного камня”. Здесь, у конца ледника стоит огромный одинокий камень из черного базальта, на котором прибито несколько табличек с надписями в честь погибших на окрестных вершинах альпинистов. Безопасных гор не бывает, и случается, к сожалению, что и в Туюк-Су на восхождениях гибнут люди. А “Черный камень” стоит грозным предупреждением беспечности
