перед большим зеркалом в подвижной раме, располагавшимся рядом с ширмой для переодевания. Она развязала атласные ленты своей ночной рубашки, и та скользнула вниз с плеч, обнажая большие набухшие груди. Соски Анаис были более темными, чувствительными и, возможно, более раздутыми, чем раньше.
На левой груди Анаис красовался фиолетовый синяк, ярко выделявшийся на почти прозрачной плоти. В сознании тут же всплыло воспоминание о чувственном сне, заставившее Анаис чуть не задохнуться от волнения. Это именно там неистово прижимался к ней Линдсей, содрогаясь в оргазмических спазмах. Дрожащими пальцами Анаис провела по метке, оставленной страстным, ненасытным ртом Линдсея. Колени предательски ослабели, стоило ей провести кончиком пальца по контуру метки. Тот прекрасный сон был реальностью. Линдсей приходил к ней, и она позволила ему это – с готовностью приняла его.
О боже, как же она оказалась с ним этой ночью? Как позволила себе остаться с ним наедине в такой интимный момент? Ведь этого – нового появления Линдсея в своей жизни – она не должна была допустить ни за что!
Все разрушилось бы, узнай Линдсей о ней и Гарретте. К тому же существовала еще одна вещь, которую Анаис должна была предотвратить. Она не могла допустить, чтобы Линдсей узнал ее тайну.
Анаис еще раз внимательно рассмотрела синяк, и сон вернулся со всеми своими яркими, восхитительными деталями. В груди томительно сжалось, стоило вспомнить об этой воплощенной мечте. Это была прекрасная ночь, которая не могла повториться уже никогда. Анаис должна была пообещать себе, что больше не проявит слабость, не позволит Линдсею переступить черту. Она просто не может этого допустить.
Но как Анаис могла управлять своими чувствами, если превращалась в безвольную тряпку и дурочку, когда речь шла о Линдсее и ее любви к нему?..
Переодевшись в платье, которое прислала ей жена Роберта Миддлтона, Анаис отыскала комнату больного отца. Она застала любимого папу дремавшим, он откинулся на подушки, его голова была перевязана белоснежными бинтами, на которых проступала кровь. Роберт дал своему пациенту внушительную дозу опийной настойки, из-за чего тот ощущал себя так – по собственному меткому выражению – «словно в голове снаряды разрываются». Анаис долго сидела у изголовья, держа отца за руку, наблюдая, как опускаются и поднимаются в такт мерному храпу его покрытые щетиной щеки. Нетерпеливое, с нотками раздражения дыхание матери смешивалось со спокойным пыхтением отца, и Анаис почувствовала, что больше не может находиться в этой спальне, наблюдая за сидящей у кровати скверной женщиной, никогда не питавшей нежных чувств к своему мужу.
– У нас теперь нет ни гроша! – рыдала мать, и в ее голосе слышалось неподдельное отчаяние. – Все мои наряды, все мои драгоценности пропали! А еще новая мебель и ковры! Все, все погибло! Ну почему, почему это должно было произойти именно со мной?
– Дом и все его содержимое были застрахованы, мама, – резко бросила Энн. – Тебе стоит быть благодарной лорду Реберну за то, что он уговорил папу оформить новые полисы, которые стало выдавать страховое общество Ллойда. Весьма предусмотрительно, на мой взгляд.
– Да, но сколько времени пройдет, прежде чем все устроится? – вскричала мать, бросая гневный взгляд из-за плеча на дочерей, стоявших у изножья кровати. – Что, если лорд Реберн ошибался, когда рассказывал обо всех этих выплатах по страховкам? Какие у нас гарантии, что страховщики не подведут и выплатят все деньги, чтобы возместить то, что я потеряла?
– Что, ты одна потеряла? – скептически переспросила Энн. – Что мы все потеряли. И кроме того, я только и слышу, как ты сетуешь на потерю материального, всех этих вещей, которые очень легко заменить! Все могло быть гораздо хуже, мама. Ты могла потерять собственного мужа. Ты могла потерять Анаис.
Глаза матери остановились на едва не погибшей дочери. Между ними не было любви, и Анаис не питала иллюзий на сей счет. Но именно сейчас, увидев, как смотрит на нее мать, Анаис столкнулась с суровой, жестокой правдой. В этот самый момент нелюбимая дочь осознала: мать с удовольствием бросила бы в огонь ее, если бы это могло спасти пресловутые драгоценности.
Казалось бы, эта неприятная истина должна была причинить Анаис боль, поразить ее в самое сердце: шутка ли – понять, как мало ребенок значит для собственной матери! Но сказать по чести, Анаис не чувствовала себя уязвленной. Год назад она, возможно, не поверила бы, просто не поняла бы, как кто-то может быть столь корыстным. Но теперь Анаис в полной мере осознавала это, постигала, как устроен этот непростой мир. Она утратила свою наивность, прекрасно усвоив горькие уроки жизни.
– Теперь мне придется жить с сестрой вашего отца, – с яростью процедила мать, впившись злобным взглядом в спящего мужа. – И почему ваша сестра отправилась в Кадис на всю зиму? Мы могли бы остаться с ней. Она позаботилась бы обо мне.
– Мама, – укоризненно заметила Анаис, – Эбигейл только что вышла замуж! Ты не можешь упрекать ее в том, что она решила провести медовый месяц в теплых краях.
– Она в отъезде уже два месяца! Ей не стоит пропадать за границей до весны.
Анаис вздохнула:
– Даже если бы Эбигейл осталась дома на зиму, нет никакой гарантии, что мы могли бы одолеть такое расстояние по нынешней погоде. Путешествие на север Шотландии было бы непростым. Нет, благоразумнее будет отправиться к нашей тете и остановиться у нее до тех пор, пока Эбигейл не вернется домой весной.
– Полагаю, мы не можем рассчитывать на то, что дом восстановят к этому времени.
– Нет, мама. Дом не восстановят. Только чудо поможет сделать это уже через каких-то четыре месяца.
Мать презрительно фыркнула, гримаса отвращения исказила ее выдающейся красоты лицо.
– Тогда мне придется терпеть ее, мою золовку! Боже, я просто не выношу эту женщину – старомодную мымру с неприлично дряблым телом! У нее в доме не будет ни балов, ни званых ужинов, ни прогулок по роскошным садам. Только нестерпимые дни и вечера, проводимые в ее маленьком унылом домишке на Портман-сквер.
– Мама, – парировала Энн, – мы все в долгу у тети Милли за ее доброту к нашей семье. Она всегда была щедра и сердечна по отношению к нам.
– Я не могу жить там, – со злостью бросила мать. – Я не в силах выносить убогий дом этой Милли и окружающую ее компанию глупых женщин! И на дух не переношу это старомодное существо, которое она называет своей компаньонкой, – я не появлюсь в обществе этой девицы!
– Джейн всегда была серьезной поддержкой для Милли, – с вызовом заявила Анаис, оскорбленная тем, что мать позволяет себе порочить достоинства компаньонки тети. Анаис всегда считала Джейн своей хорошей подругой, и то, как мать пыталась запятнать честное имя добродетельной девушки, заставляло ее дрожать от ярости. Расчетливая мамаша и понятия не имела о том, что такое искренняя, настоящая дружба.
– Нет, Милли поддерживает это… это ничтожество на протяжении многих лет! Эта нахалка отнимает у Милли все – то, что должно принадлежать вам, девочки! Это могло бы пополнить ваше приданое, – сказала мать, стрельнув в дочерей грозным взглядом. – Все эти деньги, которые прячет Милли, могли быть вашими, если бы не эта коварная девчонка! И теперь мне придется терпеть присутствие неуклюжей Милли, сносить ее мерзкий домишко, бедную обстановку и крохоборство! Даже представить страшно, как я смогу показаться в свете… Что подумают мои друзья? О, ну почему муж Эбигейл решил улизнуть в Средиземноморье? Никто не считается с моими пожеланиями и моими потребностями!
– Не хочу больше слышать ни слова, – возмущенно бросила Анаис. – У Эбигейл медовый месяц. Так порадуйся за нее! Ей удалось заманить в свои сети богатого лорда. Разве не эту цель ты всегда преследовала?
– Я намечала такую цель для каждой из вас, но именно тебе не суждено добиться ничего подобного.
Анаис почувствовала знакомую боль от укола матери, но на этот раз колкость обидела ее меньше, чем это было бы еще год назад.
– Сообщи мне, как только папа проснется. Я навещу его, когда ты удосужишься освободить комнату. Полагаю, это случится очень скоро, ведь сострадание и привязанность по отношению к собственной семье никогда не значились в списке твоих приоритетов. Мы никогда не были для тебя важнее нового бального
