сочащимся влагой лоном.
– Боже, ты так прекрасна! – тихо сказал Линдсей, наблюдая, как Анаис поглаживает себя пальцами. Возбуждение накрыло волной, когда она вдруг почувствовала его пальцы внутри своего тела. Это было уже слишком: Линдсей схватил Анаис еще крепче, прижимая лоно к своему рту, и задрожал всем телом, высасывая всю ее влагу – выпивая ее до дна.
– Линдсей! – Анаис бесстыдно качнулась сверху. Когда, наконец, ее жажда страсти была утолена, распутница успокоилась, отпрянула от любимого и, скатившись с его тела, зарылась лицом в его твердую грудь.
– Анаис, – голос Линдсея звучал нежно и успокаивающе, в одном ритме с его пальцами, гладившими растрепанные золотистые волосы, – ты была такой красивой, такой страстной… Я никогда не забуду, как ты выглядела, оказавшись сверху.
Анаис покраснела и прижалась лицом к шее Линдсея. Как же она сейчас надеялась, что он забудет произошедшее или, по крайней мере, сочтет это фантазией, навеянной опиумом! Потому что, если бы Линдсей запомнил эту ночь, ее план изображать равнодушие по отношению к нему оказался бы под угрозой. Ну как она смогла бы разумно объяснить, что больше не хочет его, после того, что сделала сегодня ночью?
Линдсей крепче прижал Анаис к себе, поглаживая ее ладонью по спине. Их дыхания слились и зазвучали в унисон. Анаис чувствовала, как успокаивается все внутри, она закрыла глаза, позволив себе еще на мгновение задержаться в объятиях Линдсея.
– Прости меня, мой ангел, мне жаль, – пробормотал он. – Я так жалею обо всем! Если бы ты была теперь здесь, со мной, я мог бы сказать тебе это, но ты – лишь плод воображения, вымысел, сотканный из пелены дыма. В этом дыму все кажется таким реальным, но я знаю, что, когда открою глаза, буду совершенно один.
Подняв голову, Анаис не смогла удержаться от желания поцеловать своего обожаемого мужчину. Если бы обстоятельства сложились иначе, если бы она не обратилась к Гарретту за помощью, если бы не совершила нечто ужасное, они с Линдсеем, возможно, смогли бы быть вместе.
– Ты уйдешь. Ведь правда?
– Да, Линдсей. Я уйду.
– Тогда я буду курить больше, и ты вернешься ко мне. Ты всегда возвращаешься, выходя из пелены дыма и падая в мои объятия.
Глава 12
Утренний солнечный свет струился через матовое оконное стекло и ярко отражался в отполированном до блеска серебряном чайном сервизе, стоявшем в центре стола. Звуки столового прибора, нетерпеливо лязгавшего о твердый английский фарфор, нарушали тишину, повисшую над сервированным к завтраку столом. Беседы за приемом пищи были сведены к минимуму, и это обстоятельство несказанно радовало Анаис. Чем скорее она опустошила бы свою тарелку, тем скорее могла выйти из этой комнаты и не чувствовать дерзкий взгляд Линдсея, буравящий ее с противоположного конца стола.
Потупив глаза, Анаис заставила себя проглотить неприятный на вкус кусок бараньих почек с пряностями, которые лакей положил на ее тарелку с блюда, стоявшего рядом на маленьком столике. Желудок Анаис предательски сжался, когда она вгрызлась зубами в жесткое кушанье. С трудом проглотив кусок, Анаис потянулась к салфетке, скрывая гримасу отвращения за куском белого льна.
Убедившись, что она не опозорится, испытав приступ рвоты прямо за столом, Анаис потянулась к чашке и выпила все ее содержимое одним длинным глотком, смывая терпкое неприятное послевкусие почек.
Наконец-то успокоившись и обретя хладнокровие, Анаис подняла глаза, встретив поддразнивающий взгляд Линдсея. Вопросительно выгнув бровь, он бросил взгляд на ее тарелку, заваленную почками и ломтями фаршированного говяжьего сердца.
Анаис отвела взгляд, пытаясь не потерять выдержки под этим наглым насмешливым взором.
– А у лорда и леди Уэстон не найдется места для вас? – проворчал лорд Уэзерби.
– Моя дочь и ее муж находятся в Кадисе. Они не собираются возвращаться в Англию до весны. Мы остановимся у моей золовки в Лондоне, как только сможем известить ее.
– Когда же вы напишете сестре вашего мужа? – Лорд Уэзерби раздраженно хлопнул свернутой газетой по столу. – Скоро, я надеюсь. Дарнби, судя по всему, уже вне опасности. Я абсолютно уверен в том, что он благополучно переживет свое несчастье и, без сомнения, будет еще много лет маячить по соседству, находя удовольствие в том, чтобы быть проклятым бельмом на моем глазу.
– Я с готовностью возьму это на себя, напишу письмо своей тете, – прокашлявшись, отозвалась Анаис. – Если будет удобно побеспокоить леди Уэзерби, попросив у нее немного бумаги и перьев, а еще чернильницу, то я напишу тете сразу после завтрака.
– Вы можете взять стопку бумаги и полдюжины чернильниц, если это поможет вам быстрее убраться из моего дома! – прорычал Уэзерби, запихивая в рот внушительный кусок яичницы.
– Милорд, в самом деле, довольно, – осторожно пробормотала леди Уэзерби. Анаис заметила, как краска смущения тронула кремовые щеки маркизы.
– Ну а что еще я должен сказать, Элеонора? Что я счастлив видеть всех домочадцев Дарнби, навязавшихся на мою голову? Неужели мне нужно притворяться, что наслаждаюсь их обществом, когда любой дурак с глазами и хотя бы зачатками мозгов знает, что я ничего так не желаю, как жить спокойно в собственном доме, распоряжаясь им по своему усмотрению?
– Мы очень благодарны вам, милорд, за великодушие, проявленное к нашей семье, – тихо сказала Анаис, надеясь, что ее благодарность прозвучала достаточно покаянно, чтобы утихомирить даже не пытавшегося скрыть свою неприветливость, страдающего от похмелья лорда Уэзерби. – Моя семья и я предпринимаем все попытки, чтобы покинуть ваш дом как можно быстрее.
– Вы можете благодарить мою жену, не меня. Это ее гостеприимство и отвратительная, надоедливая дружба с вашим отцом позволяет вам оставаться здесь. Если бы это зависело от меня, я захлопнул бы дверь перед вашим носом и даже не оглянулся бы. Проклятое неудобство, терпеть в доме всю вашу братию!
– Отец! – предупреждающе зарычал Линдсей с дальнего конца стола. – Хватит.
– Хватит? – презрительно фыркнул Уэзерби. – Меня подняли с кровати в жуткую рань, в десять утра, и это при том, что каждый в этом доме, включая моего проклятого камердинера, знает, что я не продираю глаза по крайней мере до полудня, не говоря уже о том, чтобы вставать с постели! И словно одного этого недостаточно, мне еще и приказывают, прямо во время моих утренних процедур, вести себя в манере, подобающей радушному хозяину! Причем не только моя жена, но и мой сын – сын, который, смею добавить, шатался без дела неизвестно где весь прошлый год! Хватит, говоришь? О нет, мой мальчик, я еще даже не начал разбираться с тобой! Возможно, приступлю к этому прямо сейчас, когда ты неожиданно нагрянул домой после многих месяцев убийственного молчания. Месяцев, которые я провел в неведении, не зная, жив мой сын или мертв. Месяцев сомнений и мучительного ожидания того, что однажды на пороге моего дома появится треклятый восточный варвар с твоим трупом!
– Чарльз, – мягко прошептала леди Уэзерби, и Анаис заметила, как мать Линдсея с нежностью положила руку на морщинистые пальцы супруга. К изумлению Анаис, старый маркиз крепко сжал ладонь жены.
– Дарнби нам – как семья, не так ли? – хрюкнул Уэзерби. – Разве не это ты всегда мне твердишь? А раз так, черт меня возьми, Элеонора, они могут слушать наши семейные перебранки. Убежден, даже такая женщина, как леди Дарнби, почувствовала бы некий проблеск материнского инстинкта, если бы одна из ее девчонок шаталась без дела неизвестно где, не удосужившись сказать родителям ни одного проклятого слова!
«Я бы не стала держать пари на сей счет», – подумала Анаис, взглянув на скучающее выражение лица родительницы. Что и говорить, ее мать была совершенно лишена склонности к нежному, типично женскому проявлению чувств. Она зачинала детей, вынашивала их и производила на свет. После этого тут же передавала дочерей няне, снимая с себя всякую ответственность за их воспитание. И не занималась девочками до тех пор, пока они не достигали нужного для превращения в прекрасных фарфоровых кукол возраста, получая шанс заманить в свои сети идеального зятя для любимой мамы. Зятя, который оказался бы весьма полезным в укреплении ее престижа в светском обществе и не скупился бы, щедро оплачивая
