поползут слухи, что песенка графа спета. Однако дар предвидения Эдмона д’Эспрэ стал легендой, и ее надо было поддерживать во что бы то ни стало. Он совершенствовал свой дар, с интересом изучая все оттенки парижской жизни. Ни одна из столичных женщин не могла ускользнуть от его прозорливого взгляда, не утомлявшегося в поисках красоты. Но эта лихорадочная погоня не принесла ему пока редкой птицы, жемчужины, собственного маленького Грааля, который увековечил бы его имя.
Граф как бы уже и смирился с этим. «Если я ее не найду, — говорил он себе, — то я ее создам». Но неутомимо продолжал свои поиски в джунглях удовольствий. Певицы кабаре и уличные певички, пижонки, дамы полусвета, актриски, натурщицы, княгини, содержанки и полусодержанки, в шляпках с перьями и нищие, блистательные расточительницы и оборванки, фаворитки светских приемов и испуганные дебютантки, шлюхи и светские львицы — граф обошел всех женщин Парижа, с нетерпением ожидая появления прекрасной незнакомки. Для очистки совести он заглянул в мир тех, кого называли великими султаншами, и их надушенных мускусом господинчиков. Опять ничего! Он дерзко навестил разбойников Бельвиля — тщетно: со времен исчезновения Золотой Каски[16] бандиты и их любовницы не отличались богатым воображением.
Этим вечером, сидя за столиком кафешантана, Эдмон д’Эспрэ готов был сдаться. «Я не найду райской птицы, — подумал он, потягивая абсент, — я не создам женщины, которая свела бы на нет вознесение Отеро или славу Клео де Мерод. Исчерпав псевдокрасоты светского сияния, я обошел все окрестности, пройдя и сквозь странный лабиринт геральдических лож, и подвалами кафешантанов, и сняв пенки за кулисами „Русского балета“. Я предоставлял женщинам апартаменты в стиле модерн и не брезговал лучезарными простушками, не отступаясь и от посещения приемных тюрьмы Сен-Лазар, где держат маленьких оборванок: Изящная Ляжка и Транжира, Шпала, Ульбрика, Армида, Зульма. Я знаю их напересчет, и ни одна не пришлась мне по вкусу…»
Граф глотнул абсента. Он не переносил этой горечи и тем не менее снова выпил, стараясь забыть шумную встречу Нового года в компании трех герцогинь, двух кубистов и одного сильно захмелевшего любителя Малларме[17]. Без сомнения, он старел. Мода на него скоро пройдет. В 1890-м д’Эспрэ первым стал pschutt[18]. Он первым продемонстрировал urf[19] в 1895-м и был smart[20] в 1898-м. Наконец, на вершине своей молодости прославился как самый шикарный мужчина конца века. Неужели все кончено? Ему пятьдесят четыре года, и он умрет, не создав свое произведение.
Граф осмотрелся: вокруг только девочки, чей путь закончится в Сен-Лазаре, — и вздохнул. Его время уходило, и он, подобно некоторым коллекционерам, мечтал обменять немыслимое количество накопленных за всю жизнь реликвий на одну-единственную, исключительную и совершенную. Выбрать одну женщину, сделать из нее совершенство, а потом вывести в свет. Его взор рассеянно блуждал по сцене, где певичка продолжала исполнять патриотические куплеты. «Я хочу создать это чудо», — повторяя эти слова, д’Эспрэ понимал, что болезнь Пигмалиона ярче всего свидетельствует о возрасте. Он уже готов был предаться размышлениям на эту тему, которые потом можно было предложить одному из молодых поэтов, чьи дебюты он оплачивал, но в этот момент незнакомый голос вывел его из меланхолии.
Граф не разобрал слов. Он уловил только голос, потом увидел лицо, необычно светлые волосы, слишком юная, лет шестнадцать, возможно, семнадцать, глаза удлиненные, как у азиаток, высокие скулы, бледная кожа, гибкое тонкое тело. За спиной блондинки другое лицо, может быть, менее совершенное, брюнетка, решительнее, менее складная, но пикантная, этакая «изюминка»… Ему больше понравилась вторая. Однако он обернулся к первой и не спускал с нее глаз: ее фальшиво невинная улыбка, ее зеленый холодный взгляд, совершенный овал лица, как у японской статуэтки, светились порочностью.
Находка! Двойная находка! Одним глотком граф допил абсент, поднялся и слегка коснулся руки. Которой из девушек, он не знал. Из них можно было вить веревки — это все, что он понял по их виду, и хладнокровно начал их разглядывать. По их духам граф понял, что девушки из провинции, мещаночки, выросшие среди тусклых тряпок и белых чулок. Их переполняли желания: граф д’Эспрэ, среди прочих достоинств, обладал «нюхом», который никогда не обманывал. Он рассмотрел маленькую муфту блондинки, покрой ее платья, непривычный для девушки этого возраста. Без сомнения, сбежавшие провинциалки. Забрызганная дорожной грязью нижняя юбка, смятая ткань корсажа, круги под глазами, ужасная рисовая пудра, неровно рассыпанная по божественной коже. И тем не менее эта дерзость, раскованность, да, эта «изюминка», особенно у подружки! Отеро не могла выглядеть краше в лучшие моменты.
Д’Эспрэ вдруг лишился голоса, чего с ним не случалось со времен знакомства с московской графиней. Приосанившись, он перекинул через плечо длинный атласный шарф с бахромой и указал на стул рядом с собой. Певица только что замолкла, в углу у сцены послышались смутные аплодисменты вперемешку с шутливыми замечаниями, пианист подбадривающе сотряс аккордом воздух, и сборщица денег начала свой обход между столиками.
Д’Эспрэ высыпал дождем монеты, заказал два абсента. Девушки смущенно молчали, вдруг словно отстранившись, и старались не смотреть на него. Он воспользовался этим и стал наблюдать за блондинкой, уверенный, что именно ее нежный голос вырвал его из меланхолии. Она скрестила ноги, но бесцеремонный жест никак не сочетался с ее опущенными веками. Ложная стыдливость; юбка задиралась над лодыжками, она явно хотела показать их. Дьявольская маленькая особа. Она носила гетры и легкие лаковые ботиночки, тоже очень провинциальные. Еще одно движение коленями. Надежда, волнение, счастье — она постепенно открывалась целиком, эта маленькая деликатная лодыжка, такая тонкая в хорошо натянутом черном чулке, само совершенство. Все это предвещало и другие радости. Что касается брюнетки, то ее осанка, изящная линия бедер прочитывались в изгибе тела, а под корсетом угадывалась великолепная грудь. «Решительно эта девушка мне больше нравится, — подумал д’Эспрэ. — Она лучше подруги. Со времен маленькой работницы из района Бастилии я не испытывал подобного волнения».
В это мгновение блондинка оперлась на руку своей подруги, намекая на интимность их отношений. И д’Эспрэ почувствовал возвращение старинной боли: странное покалывание, невыносимое. Просто-напросто ревность.
Уйти? Нет, он останется! Ему нужны эти девушки. Это двойственное странное существо идеальной красоты, эти две половины, полностью дополняющие друг друга. Именно из этих двух крошек, от которых исходили свежесть недавно лишенных невинности мещаночек и дух меблированных комнат в отеле и бульона за три су, — из них он, д’Эспрэ, создаст свое великое произведение.
И выведет в свет. Сразу двух — вот гениальная идея! Они должны подчиняться ему во всем — он не имел права на провал! Граф встал, склонился над Мадленой и Леа, прошептал им несколько слов. Они улыбнулись и последовали за ним, как если бы только того и ждали.
Так вечером 1 января 1913 года Эдмон д’Эспрэ вышел на-бульвар Монмартр в обществе двух незнакомок. Хотя это были не те элегантные барышни, которых привыкли видеть с ним рядом, они держались с достоинством и выглядели довольными. Этим же вечером он разместил их в своей квартире на бульваре Хаусман, после чего послал записку милейшему Стеллио Брунини, мастеру на все руки у кутюрье Пуаре[21]. Первым делом нужно было одеть этих обольстительных особ.
Глава третья
Проходя этим утром через ворота проспекта д’Антен, Стеллио Брунини был крайне озабочен, и не только потому, что получил записку от графа д’Эспрэ, где тот просил о невозможном. Неужели он походил на чудотворца, он, мастер по тканям из Дома Пуаре! На самом деле все считали именно так. Все, начиная с самого кутюрье, были убеждены, что Стеллио поможет выйти из любых затруднений: раздобыть вышитый атлас, которого нет во всем Париже, успокоить шестидесятилетнюю клиентку, чей молодой любовник угрожал ее оставить, поправить драпировку, испорченную женщинами во время последней примерки, галантно открыть дверцу лифта перед принцессой.
О нем говорили: «Этот молодой венецианец приносит удачу; а вы видели, как он мил, изящен. Эти голубые глаза, густые черные волосы! Двадцать пять лет и так красив! Как жаль, что он не любит женщин!
