— Самое прямое. Вы мужчина. Я попыталась сесть.
— Что?
— Не надо так волноваться. Когда я вас вскрыл, то внутри обнаружилось черт знает что, Я послал за главным хирургом, пока извлекал ребенка, и мы тут же, не отходя от стола, обсудили ваш случай. А потом несколько часов работали, спасая то, что можно. У вас оказалось два полных набора органов, оба недоразвитые, но женские развились в достаточной степени, чтобы выносить ребенка. В дальнейшем они все равно оказались бы для вас бесполезны, поэтому мы их удалили и переделали все таким образом, чтобы вы далее развились в мужчину. — Он ободряюще положил на меня ладонь. — Не волнуйтесь. Вы еще молоды, кости примут новую форму, мы проследим за гормональным балансом — и сделаем из вас прекрасного молодого мужчину.
— А что станет с моим ребенком? — заплакала я.
— Ну, выкормить вы его все равно не сможете, молока у вас не хватит даже на котенка. На вашем месте я ее стал бы забирать девочку… лучше, если ее удочерят.
— Нет!
— Решать вам, — пожал он плечами, — вы ее мать… вернее, родитель. Но сейчас на этот счет не волнуйтесь, сперва нужно привести в порядок вас.
На следующий день мне позволили увидеться с ребенком. Ее приносили ко мне каждый день — я старалась к ней привыкнуть. До тех пор мне не доводилось видеть новорожденных, и я понятия не имела, как ужасно они выглядят — дочка напоминала мне оранжевую обезьянку. Постепенно во мне созрела холодная решимость научиться правильно с ней обращаться. Но через четыре недели все это перестало иметь значение.
— Вот как?
— Ее похитили.
— Похитили?
Мать-одиночка едва не опрокинул бутылку, на которую мы спорили.
— Сперли… слямзили прямо из детского отделения! — Он тяжело дышал, — Что бы ты почувствовал, если бы у тебя украли последнее, ради чего стойле жить?
— Тяжелый случай, — согласился я. — Дай-ка я тебе еще налью. И что, никаких следов?
— Полиция так и не нашла, за что ухватиться. Некто пожелал посмотреть на девочку, назвался ее дядей. Сестра ненадолго отвернулась, а он схватил ребенка и вышел,
— А как он выглядел?
— Нечем не примечательный мужчина, самое обычное лицо, как у тебя или у меня. — Он нахмурился. — Думаю, то был ее отец. Сестра божилась, что на вид он был средних лет, но он наверняка загримировался.
Кому еще понадобилась бы моя девочка? Иногда на такую подлость решаются бездетные женщины — но мужчине-то это зачем?
— И что с тобой было потом?
— Одиннадцать месяцев в этой паршивой больнице и три операции. Через четыре месяца у меня начала расти борода; перед выпиской я уже регулярно брился… и более не сомневался в том, что стал мужчиной. — Он кисло улыбнулся. — Даже стал заглядывать медсестрам за вырез халата.
— Что ж, — заметил я, — похоже, ты перенес эта вполне успешно. Посмотри на себя теперь — нормальный мужик, зашибаешь неплохие бабки, никаких особых проблем в жизни. А у женщин жизнь легкой не назовешь.
Он зло сверкнул глазами.
— Много ты о женской жизни знаешь!
— Даже так?
— Не доводилось слышать выражение «загубленная женщина»?
— М-м-м-м, да. Много лет назад. Сейчас оно почти потеряло смысл.
— Моя жизнь была загублена так, как может быть загублена только жизнь женщины. Эта сволочь загубила ее так, что дальше некуда — я перестал быть женщиной… и не знал, как быть мужчиной.
— Наверное, пришлось приспосабливаться.
— Ты даже представить не сможешь, чего мне это стоило. И дело даже не в том, чтобы научиться Правильно одеваться или заходить в нужную кабинку туалета — это я освоил еще в больнице. Но как мне следовало дальше жить? Какую работу я мог получить? Черт, я даже машину не умел водить. У мне не была профессии, а физический труд с самого начала был заказан — слишком много внутри швов и рубцов, нельзя напрягаться.
Я ненавидел его за то, что он погубил мою будущую карьеру в ДЕВКАх, но по-настоящему возненавидел, когда провалилась моя попытка завербоваться в космические войска. Меня признали непригодным к любой воинской службе, едва взглянув на живот. Офицер-медик осмотрел меня из чистого любопытства — он уже слышал про мой случай.
Поэтому я сменил имя и приехал в Нью-Йорк. Перебивался, торгуя с уличной жаровни, потом взял напрокат машинку и подал объявление о том, что перепечатываю рукописи и документы. Смех, да и только! За четыре месяца мне заказали перепечатать четыре письма и одну рукопись. Рукопись предназначалась в журнал «Настоящие жизненные истории» и не стоила бумаги, которую на нее потратили, но ведь козел, что ее сочинил, продал ее в журнал! У меня возникла идея, я купил пачку журналов, где печатают такие «признания», и изучил их от корки до корки. Теперь ты знаешь, откуда в моих историях про матерей- одиночек такое понимание женского взгляда на мир… хотя одну-единственную версию я им так и не продал — свою собственную, настоящую. Так что, выиграл я бутылку?
Я подтолкнул бутылку к нему. После его рассказа у меня на душе тоже кошки скребли, но дело есть дело, и за меня его никто не сделает.
— Сынок, — спросил я, — ты все еще хочешь ухватить за шиворот того сукиного сына?
Его глаза вспыхнули — холодным, жестоким блеском.
— Эй, полегче! — предупредил я. — Ты ведь его не убьешь?
— Дай попробовать — узнаешь, — зловеще усмехнулся он.
— Успокойся. Я о нем знаю больше, чем ты можешь вообразить. И могу тебе помочь. Я знаю, где он. Его рука метнулась через стойку;
— Где он?
— Отпусти мою рубашку, сынок, — тихо посоветовал я, — или тебя найдут в переулке, а фараонам мы скажем, что ты перебрал и отрубился. — Я показал ему дубинку.
Он выпустил рубашку и посмотрел на меня.
— Извини, но где он? И откуда ты так много знаешь?
— Потерпи, всему свое время. Остались разные архивные записи — в больнице, в приюте, медицинские. Матрону в твоем приюте звали миссис Феверэдж — верно? Потом ее сменила миссис Грюнштейн — правильно? А когда ты был девочкой, тебя звали Джейн — так? И ничего из этого ты мне не говорил — правильно?
Он смутился и слегка испугался.
— Что-то не пойму. Неужто ты собрался решать мои проблемы за меня?
— Не совсем. Просто ты мне по душе, парень. И того типа могу подать тебе на блюдечке. Можешь сделать с ним все, что сочтешь нужным — а я гарантирую, что тебе за это ничего не будет. Но убивать его и думать не смей. Для этого нужно быть психом — а ведь ты не псих. Вернее, не совсем еще псих.
Он нетерпеливо махнул рукой.
— Слушай, кончай треп. Где он? Я плеснул немного в его стакан. Он был пьян, но злость начала пересиливать спиртное.
— Не гони лошадей, Я сделаю кое-что для тебя — а ты для меня.
— Э-э… а что?
— Ты не любишь свою работу. А что ты скажешь насчет высокого жалованья, постоянной должности, неограниченного счета на служебные расходы, полной самостоятельности и целого мешка приключений?
Он выпучил глаза.
