друга в объятия и двадцать пять раз Либертас Шульце-Бойзен выбалтывала секреты «Красной капеллы».
«Она была очень умной женщиной, — вспоминает сегодня Гертруда Брайтер, — но очень, очень взбалмошной. У меня же характер ровный, выдержанный».
Хуго Бушман размышляет:
«Почему она нас выдала? Ну, она была хорошенькая молодая девушка и просто хотела жить. Либертас наслаждалась жизнью и, честно говоря, мало что понимала в деятельности Харро».
Либертас выдала имена, о которых следователи РСХА никогда не слышали Ян Бонтье ван Беек, его дочь Като, Хавеман, племянница Харнака графиня фон Брокдорф, Бушман, Розмари Тервиль и другие. Молодой помощник Шульце-Бойзена, Вилли Вебер, утверждает, что «она выдала всю группу своего мужа». Даже мать Шульце-Бойзена сокрушалась: «В результате очень многие люди угодили на виселицу. Это очень печально».
Но откровения Либертас Шульце-Бойзен не были единичным примером: Харнак тоже заговорил, отрекшись от своего партнера Шульце-Бойзена. Он назвал многих своих соратников и друзей. После месяца допросов Штрюбинг спросил Харро, кто был его сообщниками, и заключенный надменно заявил:
— Да, если бы вы только знали… Среди них были весьма высокопоставленные чиновники, которые до сих пор сидят в своих кабинетах.
После этого он назвал полковника Гертса, лейтенанта Гольнова, гадалки Краус и Милдред Харнак.
К тому же развязался язык у Адама Кукхофа, и он выдал своих соратников Зига и Гримме. Как отмечал один из узников, Вернер Краус, «многие из них в результате допросов потерпели моральный крах. Он попытался спасти собственную жизнь и жизнь своей жены, представив себя введенной в заблуждение жертвой заговора; в частности, он злобно обвинял Урсулу Гетц».
Като Бонтье ван Беек писала матери: «Насколько я вижу, Шульце-Бойзен и многие другие руководители запятнали себя позором и отправили на казнь множество людей». Даже Грета Кукхоф была в ужасе от слов своего мужа:
«В конце концов они (Харнак и Адам Кукхоф) все рассказали и выдали все имена в надежде, что эти люди успели скрыться. Когда я узнала, что Адам во всем сознался, то лишилась дара речи; даже его смертный приговор не потряс меня так, как эта новость. У нас с Адамом все было кончено.»
С точки зрения других узников, самую большую опасность представляла готовность четы Шумахеров предавать своих друзей. Жена участника Сопротивления Филиппа Шеффера была признана виновной за помощь заключенному в побеге исключительно на основании заявления Элизабет Шумахер. Находясь в тюрьме, Вайзенборн перед рассветом выстукивал по стене своей камеры: «Ты… должен…отказаться… от… своих… показаний». В соседней восьмой камере гестаповской тюрьмы находился Курт Шумахер, который выдвинул против Вайзенборна столько обвинений, что тому грозил смертный приговор. Но Шумахер так и не опроверг своих показаний.
Первым допрашивал Шумахера Ортман. Он никогда не смог забыть сцену, которая произошла в его кабинете в середине сентября. «Однажды я хотел позавтракать. Поскольку мне хотелось это сделать в спокойной обстановке, пришлось найти какое-нибудь занятие для Шумахера. Я взял „Список коммунистов, находящихся в розыске“ и попросил Шумахера взглянуть на фотографии и сказать мне, кто из них ему знаком». Впоследствии Ортман настаивал, что в этой просьбе «не было никакой особой цели», просто он хотел спокойно поесть.
Неожиданно его отвлек возглас Шумахера:
— Это он!
Ортманн продолжает: «Я был просто поражен и сразу же посмотрел на номер фотографии, а по второму экземпляру списка установил имя этого человека». Им оказался Альберт Хесслер, один из агентов- парашютистов, заброшенных из Москвы в Германию летом 1942 года. Согласно заметкам Ортмана, Шумахер утверждал, что Хесслер, как и было объявлено Москвой, появился в его доме и попросил отвести его к Шульце-Бойзену. Он пробыл в его доме два дня и также нанес визит Коппи, которому передал рацию.
«Парашютист», — как сказал Шумахер, — «собирался установить, сможет ли он связаться с Москвой по своей коротковолновой рации. Мы включили её в сеть, и он сразу попытался наладить связь с Москвой. Наушники с микрофоном лежали на столе в гостиной. Нам пришлось тут же прервать связь, поскольку звук был таким громким, что я побоялся, как бы не услышали соседи».
Как бы ни признание Шумахера не получили, его заявления и показания других заключенных о прибытии советских агентов-парашютистов заставили гестапо активизировать охоту, чтобы использовать их передатчики для радиоигры с Москвой.
Радиоигра была любимым методом германской контрразведки. Инструкции требовали, чтобы любой вражеский тайный передатчик, который будет захвачен вместе с обслугой, немедленно начинали использовать против прежних хозяев. Это преследовало две цели: получить полную картину вражеской разведывательной деятельности в собственном лагере и запутать противника, снабжая его дезинформацией.
После захвата берлинского передатчика «Красной капеллы» криминалькоммисар Томас Амплетцер, специалист по радиоиграм подотдела IV A-2, тут же распорядился о подготовке «контригры» с Москвой. В этом ему помогал арестованный в июне 1942 года советский агент Йоганн Венцель, главный радист «Красной капеллы» в Западной Европе. Он уже сослужил гестапо неплохую службу, сыграв главную роль в охоте за агентами «Большого шефа» в Бельгии и в расшифровке службой Фу III советских радиограмм. Теперь он помогал Амплетцеру установить каналы связи с человеком, представлявшим для ищеек гестапо невообразимо загадочную личность — с самим «Директором», руководителем русской разведки.
Венцель выдал своим новым хозяевам ключи к русским шифрам, и Амплетцер вскоре установил связь с советским разведцентром. Целью этой игры действий было заманивание в Германию новых агентов- парашютистов, от которых гестапо надеялось узнать новые адреса «Красной капеллы».
План гестапо имел успех. Примерно 16 сентября советский радист сообщает Амплетцеру, что вновь прибывший агент-парашютист 17 сентября в 16.41 встретится в Берлине на станции «Потсдамер» с ценным информатором.
Когда эти люди встретились, сотрудники гестапо оказались на месте. Информатором оказался доктор Ганс Генрих Куммеров, инженер — связист, который ещё в двадцатые годы работал на различные западноевропейские спецслужбы, а с 1932 года переключился на Москву. Его специальностью было получение секретной информации о германской военной промышленности.
Куммеров передал в Москву чертежи бомб с дистанционным управлением, планы производства ракет «Земля-Воздух», а также чертежи нового пеленгатора. Он также предложил русским несколько собственных изобретений, таких как маяк с дистанционным управлением, который нужно было размещать на крышах немецких военных заводов, чтобы помочь советским бомбардировщикам во время налетов. Среди документов, которые Куммеров передал курьеру на постдамской станции, оказались чертежи бомб с дистанционным управлением, и когда они попали к Штрюбингу, тот запросил ОКВ, ведутся ли такие разработки на самом деле. Запрос привел специалистов по вооружению в ужас.
Штрюбинг вспоминает: «Из-за очень высокой степени секретности мне пришлось лично заняться расследованием и дать письменное подтверждение, что ни при каких обстоятельствах даже своим коллегам я ни слова не скажу про эти бомбы».
Штрюбинг отправился в Науен, где находилась экспериментальная база. Местные специалисты были «изумлены тем, что Куммеров мог узнать о существовании самих бомб или их чертежей. Они заподозрили существование посредника, связанного с предприятием в Науене. Однако обнаружить его так и не удалось».
Штрюбинг смог найти лишь одного сообщника Куммерова — его жену Ингеборг. Та печатала для Москвы технические записки мужа на специально подготовленной пишущей машинке, дававшей любопытный эффект расплывчатости. Одно из исследований Куммерова касалось плана взрыва с целью
