мечтал поехать охотиться на уток и Яра захватить с собой. Только вышло, что поохотился дед в ту ночь последний раз, на нашего пса. Вы думаете, я не страдал? Часть моей души умерла вместе с бабушкой. Одновременно я понимал, что каким-то мистическим образом причастен к её смерти, но испытывал и облегчение – меня не разлучат с Софией. Бабушки не стало, и больше никто не будет внушать матери избавиться от меня.
Хоронили бабушку тёплым майским днём. Мы с Софией остались дома под присмотром соседок – злобных тёток, которые считали меня сумасшедшим щенком. Я сидел под столом в огромной коммунальной кухне и слушал, как они злорадствуют о нашей семье, об ужасной смерти бабушки и, куда уж без этого, обо мне. «Нечистое тут дело, нечистое». – Вот к какому выводу пришли отвратительные сплетницы. К слову, они очень быстро получили прописку на городском кладбище, я заспал и их.
После похорон в доме стало непривычно тихо, словно всё живое и доброе сгинуло безвозвратно. Тишина была настолько напряжённой, казалось, самой малости хватит, чтобы взорвать её. И кто знает, во что она превратится тогда, эта пугающая тишина. Взрослые винили друг друга в происшедшем. Дед – мать, что не взяла Яра с собой. Мать – деда, что не смог спасти бабушку. Отец – их обоих, что купили нам с Софией рокового пса - убийцу. Никому из них не пришло в голову, что виноват я. По крайней мере, пока не пришло.
Через некоторое время мать, наконец, нашла в себе силы разобраться с бабушкиными вещами. Помимо фото, которое я видел, за подкладкой замечательного кожаного ридикюля покойной матери она нашла завещание, оставленное ей. Поначалу взрослые были искренне удивлены, потом недоумевали, где-то даже откровенно злились. Бабушка оставила нам старый каменный дом и огромный участок земли, на котором он находился. Ничего не поясняя, она поставила условие: не жить в нём, а продать и купить взамен другой. Злились родители из-за того, что они ютились в тесноте, а где-то, оказывается, пустовал домина, пусть и в трёхстах километрах от места нашего проживания.
И вот в ближайший выходной все вместе мы отправились посмотреть на «родовое гнездо», как выразилась мать. Чем ближе мы подъезжали пункту назначения, указанному в завещании, тем больше накатывал на меня необъяснимый ужас. Я пытался объяснить матери, что нам – детям туда нельзя, но она отмахивалась от меня, как от назойливой августовской мухи. Наверно, мысленно мать уже распланировала, как они отстроят и обновят собственный дом. И мы покинем, наконец, ненавистную коммунальную квартиру и будем жить на природе и без осточертевших соседей.
Увиденное превзошло все ожидания. Дом не просто удивил, он потряс нас, причём, каждого по- своему! Мать с отцом пришли в неописуемый восторг. Дед выглядел обиженным и сокрушался, что бабушка прожила с ним тридцать пять лет и ни словом не обмолвилась о доме. Я дрожал от страха и намочил штаны, чем вызвал приступ злобы у матери. Только маленькая София, казалось, оставалась безучастной. Мать думала, что дочь просто устала в дороге или её укачало, но это было не так. Моя сестра впала в ступор. Три дня после поездки она была похожа на манекен с широко открытыми глазами, в которых легко угадывалось безумие. Её пытались тормошить, подносили к носу нашатырь, тщетно. Трое суток моя дорогая сестра оставалась пустой оболочкой. Где тогда была её душа?
Дед после долгих раздумий внушил себе – с домом что-то не то. Он давил на мать, чтобы та исполнила последнюю волю покойной. Но у матери в голове были гардины и обои, она уже расставляла воображаемую мебель и мысленно сражала наповал всех завистливых подруг «родовым поместьем». Смешная и глупая мама. По крайней мере, она выглядела счастливой. Отец никогда ей не перечил. Но дед не унимался. Он брюзжал и ворчал, наконец, он начал требовать и грозить. Он сам напросился. Я убил его.
3.
Дед был человек старой закалки – ветеран, прошедший всю Великую Отечественную без единого ранения, словно ангелы хранили его. Но думается мне, что оберегал его один ангел, коим была бабушка. Если бы он только не настаивал, чтобы мать продала дом! Только дед был упрям, как чёрт. Хотя теперь мне кажется, что его участь была предрешена заранее. Не мной, а тем, что жило и крепло во мне день ото дня.
Близилось завершение ремонта в доме. Мать уже предвкушала восторги и зависть подруг и сослуживцев. Ей ужасно хотелось сразить их величием дома. Что и говорить, там было чему поразиться. Дом был огромен! Сложенный из тёмно-серого камня, он походил скорее на какую-то средневековую крепость, чем на деревенскую постройку. Его стены были толщиной почти в метр. Два этажа возвышались над огромным подвалом, фундамент которого уходил глубоко в землю. А наверху, под самой крышей была мансарда. Я сразу стал называть её – башенка. На ремонт и внутреннюю отделку дома родители потратили большие деньги. Мне помнится, что питались мы не то что однообразно, а очень скудно – картошка, хлеб да каши. Но мать говорила, что эти жертвы стоят того. Дом околдовал её.
Всё это жуткое великолепие располагалось на огромном наделе земли. Земля являлась частью заповедника, так что ни пахоте, ни вырубке, ни застройке не подлежала. Там высились сосны, как огромные скрипящие корабельные мачты. Очаровывающий призрачной чистотой березняк перешёптывался ветвями. Даже тихо плескался тёмной водой огромный тенистый пруд, на котором летом цвели кувшинки, и шуршал рогоз. Земля выглядела божественной, но в то же время казалась опасной. Мать ахала и удивлялась, как такая красота пережила революцию, войну, коллективизацию и прочие катаклизмы социализма. Потом уже я понимал – как. Если земля не хотела, чтоб её увидели, вы могли плутать вокруг неделями и не узнать, что усадьба рядом. Она открывалась тем, кому сочтёт нужным. Она умела морочить людей.
Снова повторилось всё, как было и перед смертью бабушки. Днём я лёг и начал думать о деде. Незаметно веки мои стали тяжелее, дыхание замедлилось и, наконец, я заснул.
Приснилась мне прекрасная женщина, танцевавшая необыкновенной красоты танец. Её одежды выглядели причудливыми. Казалось, что покровы, скрывавшие её наготу невесомы. Они струились, как нежнейший шёлк, и переливались, как радуга. Хоть мал я был тогда, охватила меня во сне сладкая истома. А внизу живота заныло от непонятного томления. И я наблюдал, как, танцуя, она направилась к молодому мужчине. Приглядевшись внимательнее, я понял – это дед, только моложе лет на сорок. Его лицо светилось такой любовью и желанием, что чудилось, вся жизнь заключалась в прелестной незнакомке. Женщина приблизилась к нему, и они слились в поцелуе, который, казалось, длился вечность. Но вскоре блаженство на лице мужчины сменилось сначала на изумление, а затем на откровенную боль. Будто танцовщица забирала его жизнь и душу. Глаза подёрнулись пеленой, их блеск погас. На меня смотрели глаза восковой фигуры, и жизни в них не осталось ни на грамм. Я проснулся и записал видение в тетрадь.
Утро следующего дня началось с рыданий и криков матери и запаха корвалола. Но на какое-то мгновение мне послышалась в её плаче нотка облегчения - мать стала сама себе хозяйка, и никто теперь ей не мог указывать, как жить. Врачи скорой помощи объяснили, что произошла остановка сердца во сне. Якобы, медицина до сих пор не может объяснить, почему у абсолютно здоровых молодых мужчин во сне возникает фибрилляция сердечной мышцы, а затем смерть. А дед был, к тому же, не так молод, ветеран войны и так далее. Короче, мать вполне удовлетворили их пояснения. Она быстро успокоилась и деловито принялась за подготовку похорон и поминок.
Наступил день переезда. Я так подробно рассказываю, чтобы самому ещё раз попытаться осмыслить, мог ли я изменить ситуацию тогда, сопротивляться неотвратимо надвигающемуся злу. Впоследствии я не буду утомлять вас малозначительными мелочами и расскажу лишь о главных событиях страшной истории. Если, конечно, успею задуманное.
