В три часа ночи Аверьянычу постучали в дверь и поздравили с победой. А в четыре часа утра пришел Баобабс.
Председателя избиркома Аверьяныч принял по-царски, даже стакан чаю ему предложил. А вот стать мэром отказался наотрез.
— Ты бы кого помоложе нашел, сынок, — сказал Аверьяныч. На этом аудиенция и закончилась.
А потом по городу разошлись слухи, что никакого Аверьяныча и на свете-то не было, и что предвыборными делами занимались Сережа с Игорьком, личности кое-где хорошо известные. Они-то, якобы, и сорвали огромный куш в тотализаторе, поставив на лже-Аверьяныча все, что могли. А получив выигрыш, тут же отбыли в стольный град Москву. Ищи-свищи теперь Сережу с Игорьком где — нибудь в Бирюлево!
Сгоряча избирком вознамерился устроить перевыборы, но казна оказалась пустой, прямо хоть по рублю скидывайся. Попробовали было посадить в кресло мэра небезызвестного Семена Кирсановича, набравшего наибольшее количество голосов (после Аверьяныча, разумеется), но возмутился Эдуард Эдуардович: такую бучу в печати поднял! «Нелигитимно!», — кричал он, да так, что аж в соседнем городе было слышно. Срочно кинулись проверять у Семена Кирсановича голоса — и оказалось: точно! Аккурат одного голоса для лигитимности не хватает.
— А вот не стоять же креслу без мэра! — воскликнул решительный Баобабс. — Не бывало еще такого на Руси, чтобы свято место пустым оставалось!
И заявил во всеуслышанье, что уж коль пошла такая петрушка с лигитимностью, а денег в казне все одно — нет, нужно оставить в высоком кресле прежнего мэра, да и дело с концом. А выборы годика через три-четыре повторить. Ежели, конечно, к тому времени казна пополнеет.
— А куда она денется? Пополнеет, конечно, — говорит Эдуард Эдуардович — тот самый, в плаще и с приятным лицом.
— Откуда? Не пополнеет! — возражает ему Иван Емельянович, застегнутый на все пуговицы.
Оба смотрят друг на друга оценивающим взглядом и расходятся в разные стороны. Эдуард Эдуардович, застегивая на ходу плащ, устремляется в Клуб железнодорожников — заранее резервировать себе местечко для встречи с избирателями в будущем году, а Иван Емельянович, расстегивая пальто, скрывается в доме с колоннами.
Верные люди шепнули ему, что на предстоящих выборах количество кандидатов возрастет примерно в пять-шесть раз, поэтому очередь к Баобабсу на сдачу документов нужно заранее занимать.
Впрочем, по слухам, предизбиркома Баобабс со вчерашнего дня находится в бессрочном отпуске.
Картошечка
В городе Париже юноша по имени Жульен, исключительно галантный француз, готовился объясниться в любви девушке Анне-Марии де Шевалье, скромной, как истинная парижанка.
В городе Нью-Йорке мафиози Лучано Буаноротти, коварный, как все корсиканцы, собирался нанести сокрушительный удар своему сопернику Витторио Колченоги — нехорошему парню в кожаных штанах и потертой «Береттой» за поясом.
В городе Риме художник Рэм Ляпунов, гений и лауреат, намеревался положить заключительный мазок на монументальное полотно «Эпохалипсис наших дней», написанное по мотивам Рабиндраната Тагора.
А в городе Большие Трясины на центральном рынке, за третьим столом с краю, справный парень Николай Головач, в прошлом — комсомольский секретарь, а ныне — фермер божьей милостью, пытался продать кило картошки гражданке Пупенниковой Н. Н., с утра мотавшейся по рынку в поисках дешевой сельхозпродукции.
— А мелковата картошечка, вы не находите? — кривила губу Пупенникова Н. Н.
— Уж какая уродилась, — отвечал божьей милостью Николай Головач, процеживая сквозь пальцы бледно-розовые клубни. Те, что покрупней, он незаметно возвращал обратно в мешок, а те, что помельче, горохом сыпал покупательнице в сумку.
— Это надо же! Такой интересный юноша — и такой скверный урожай торгует, — голосом Анны- Марии де Шевалье говорила покупательница, и двумя пальчиками кокетливо пыталась выбирать из сумки чересчур мелкие горошины.
— Не создавайте себе проблему, мадам, — с интонацией нехорошего парня отвечал Головач. Про «Беретту» за поясом пока разговора не было.
— А вот я всегда удивлялась, как это люди находят в себе силы бросить город и переселиться куда- нибудь на природу. Клянусь! — ворковала Пупенникова-Шевалье, косясь левым глазом на мешок, а правым — на свою сумку. — Там, в деревне, наверное, очень красиво? Лес, река, васильки… Картины писать можно!
Запахло Римом, «Эпохалипсисом», свежей краской и гениальным полотном. Но за третьим столом с краю стоял не Рэм Ляпунов, пожизненный лауреат, а божьей милостью Николай Головач, с Рабиндранатом Тагором вовсе даже не знакомый. Зато был Головач весьма искушен в ценах сегодняшнего дня, оттого и отвечал соответственно:
— Нам эти картинки ни к чему… Не в Лувре живем. Как-нибудь и без Ляпунова обойдемся!
И все сыпал и сыпал горох покупательнице в сумку…
Между тем, пробил час, и в городе Париже юноша Жюльен обнял Анну-Марию де Шевалье и нежно шепнул ей в девичье ушко: «Я тебя люблю…».
Между тем, пришла минута, и в городе Нью-Йорке Лучано Буаноротти схватил за грудки Витторио Колченоги и просвистел сквозь выбитый зуб: «Я тебя убью!..»
Между тем, наступило мгновение, и в городе Риме гений всех времен и народов Рэм Ляпунов размахнулся колонковой кистью и с криком: «Я тебя нарисую!..» — впаял-таки недостающий мазок в «Эпохалипсис» по мотивам Тагора.
А в городе Большие Трясины божьей милостью Коля Головач, свой в доску и не единого взыскания на ферме, кинул покупательнице в сумку последний овощ и подцепил восьмисотграммовое картофельное кило хищным крючком безмена.
— Как в аптеке! — сказал фермер и Головач по имени Николай, не моргнув глазом. — Ровно тысяча двести грамм. С небольшим. С вас семнадцать рублей, гражданка!
— Чего, чего? Какие семнадцать рублей? За что — семнадцать рублей? — ангельским голоском пропела та. — Да я ж тебя, парень, сейчас как в кино — прямо на базаре урою!
С этими словами гражданка Пупенникова Н.Н., жестокая, как все покупатели, выхватила из-под кофты верного «макарова» и послала девять грамм прямо в сердце справного парня по имени Головач, влюбленного в рыночный бизнес, как истинный россиянин…
В городе Париже в тот день царила Любовь.
В городе Нью-Йорке в тот день властвовала Смерть.
В городе Риме в тот день ликовало Искусство.
А в городе Большие Трясины в тот день на центральном рынке, под третьим столом с краю, божьей милостью предприниматель Коля Головач собирал рассыпанную покупательницей картошку.
То есть Пупенникова Н. Н., оскорбленная слишком высокой, на ее взгляд, ценой, просто вытряхнула сельхозпродукцию из сумки — и ушла. А может быть, и уехала. В Париж или Рим. Все равно.
Во всяком случае, в Нью-Йорке гражданку Пупенникову Н.Н. я не встречал. Да и что ей там делать, господа, если стрелять из «макарова» она так и не научилась?
По крапу
