менее известный чиновник Колобанов, предприниматель божьей милостью Задрыгин… Много, много достойных людей не отказали себе в удовольствии прийти к заведующему кафедрой Отечественной истории, дабы поздравить его с завершением вступительных экзаменов! Иной раз в приемной набивалось до десяти посетителей кряду, так что в конце дня в кабинете у профессора негде было ступить среди букетов, коробок конфет и прочих знаков внимания. Цветы и конфеты Рябцев отдавал своему ассистенту Елене Павловне, а на знаки и вовсе не обращал никакого внимания. Впрочем, чудесным образом они исчезали со стола раньше, чем в кабинет успевал войти кто-нибудь из посторонних.
— Ну что вы, право!.. Это совершенно ни к чему, — смущенно говорил Рябцев всякий раз, принимая очередную пару посетителей. — Ваш мальчик и так прекрасно знает историю, я в этом уверен.
— Да уж Суворова с Кутузовым не спутает, — солидно замечал костюм.
— И на Холм в прошлом году вместе с дедушкой приезжал, — радостно добавляло платье.
— Я думаю, мальчик обязательно поступит, не волнуйтесь, — смущенно обнадеживал Рябцев. — О результатах мы вам сообщим, — добавлял он, провожая обладателей модной одежды до двери. И тотчас же в кабинет входила следующая пара.
Так было в понедельник и вторник. А в среду то ли Елена Павловна куда-то на минутку выскочила, то ли пиджаки с платьями опростоволосились и чужака пропустили, но только на любезное: «Входите!» открылась дверь, и в кабинет вошел какой-то старик в немодном пиджаке. Никаких знаков внимания в руках у посетителя не было.
— Евсеев я, Валентин Федосеевич, — представился вошедший. — Извиняюсь, что побеспокоил. — И нерешительно затоптался в дверях.
— Да вы садитесь, Валентин Федосеевич, — с привычной любезностью отвечал Рябцев, в то же время пытаясь вспомнить, где он мог раньше видеть это лицо. — Извините, вы не из Совета ветеранов?
— Евсеев я, — повторил посетитель, нескладно опускаясь на стул. — Воевал, было дело. Не спорю. А в Совет я уже лет двадцать не хожу. Что там делать? Кому мы сейчас нужны? — И сердито взглянул на профессора.
Тот заметно смутился. Признаться, к такому разговору Рябцев оказался не готов. Тем не менее, годами выработанная вежливость его не оставила.
— Я вас слушаю, Валентин Федосеевич, — Рябцев поощрительно улыбнулся.
— Колька к вам поступал, то есть внук мой. На исторический.
— Ну и как успехи? Сколько баллов набрал?
— В том и дело, что не набрал, — был ответ.
— Что ж, бывает, — посочувствовал Рябцев. — История — наука серьезная… — Но продолжить не успел — Евсеев его перебил:
— Да что там серьезного? В книжке же все написано! Выучи да сдай, только и всего. А Колька не такой… В меня, что ли, дурака, пошел? Он как думал, так все и написал. А теперь мне же боком писанина и выходит.
— Вы-то здесь причем? — удивился Рябцев.
— Как — причем? Это же я ему про войну рассказывал! Как думал, так и говорил. А он все это потом на экзамене выложил.
— Я вас понимаю, Валентин Федосеевич, прекрасно понимаю, — мягко заговорил Рябцев, невольно косясь на дверь. — Но ведь на то они и экзамены, чтобы отбирать наиболее подготовленных! Многие не поступают, но не расстраиваются, упорно готовятся и снова к нам приходят. И не надо так переживать. Вот увидите, на следующий год ваш внук обязательно поступит.
— Может, и поступит. А мне все равно его жалко, — продолжал упрямиться старик. — Он ведь все от души… что думал, то и написал. А теперь что? Зря, выходит, я ему про войну всю правду рассказывал?
Здесь Евсеев поднялся и вышел, не прощаясь. Отрывисто стукнула дверь. И тотчас же снова открылась, пропустив в кабинет очередной костюм с аккуратным букетом гладиолусов.
— К вам можно?
— Да, конечно…
А за костюмом уже протискивалось платье, держа перед собой коробку конфет «Незабываемое».
Так закончилась среда. Утром в четверг Рябцеву позвонили из мэрии. Сказали, что включили в рабочую комиссию по подготовке к празднованию очередной годовщины со дня освобождения Города, просили приехать к четырем. Пришлось согласиться. Ну, куда от такой просьбы денешься?
А ближе к обеду в телефоне объявился и Гулькин.
— Привет, Миша! А у меня все готово: выправил, вычистил… Огурчик! — радостно дребезжала мембрана. — Жду обещанного предисловия. Когда заеду? Да не буду я к тебе заезжать, прямо сегодня рукопись и отдам. Меня ведь тоже в мэрию пригласили!
Городским мэром Аркадий Филиппович Дурин стал почти случайно. Еще полгода назад он служил у прежнего главы первым замом, курировал вопросы внешнеэкономических связей и большую часть времени проводил в разъездах: бывал в Индии, в Турцию ездил, да и от Штатов никогда не отказывался. Но грянули выборы, за Дурина голоснули со всех сторон, и тому поневоле пришлось пересесть в еще теплое кресло.
Признаться, Аркадия Филипповича мало интересовало, каким образом его выбирали и кто конкретно за него голосовал: за десять лет трудового чиновничьего стажа он повидал и не такое. Выбрали? Значит, так было надо! Дурин быстро разобрался в текущих делах, и вскоре они пошли не хуже, чем при старом мэре.
Если что и тревожило сейчас Дурина, так это маячившая на горизонте дата — очередная годовщина со дня освобождения Города. И та ответственность за организацию и проведение праздничных мероприятий, которая целиком ложилась на него, ныне действующего мэра.
Дурин взялся за дело серьезно. Во все концы Города полетели телефонограммы, созывая известных, уважаемых и просто нужных людей на совещание к мэру. Тотчас же и была создана комиссия по подготовке к Годовщине, мало того, она немедленно приступила к работе! Правда, тут же выяснилось, что кое-кого в спешке пропустили. В частности, творческую интеллигенцию забыли в комиссию включить, опять же, главный городской финансист в тот момент находился в командировке. Пришлось срочно выправлять ситуацию — снова звонить, приглашать, тревожить. И вот теперь вышеозначенная комиссия, на этот раз уже в полном составе, сидела в малом зале для заседаний и готовилась слушать Дурина.
— Зачем мы здесь собрались, думаю, никому объяснять не надо? — мэр взглянул поверх очков в полный зал. — На всякий случай, повторяю специально для вновь приглашенных: как вы знаете, началась подготовка к празднованию очередной Годовщины со дня победы в битве за Город. Событие важное, я бы даже сказал — историческое, поэтому отнестись к нему мы должны со всей ответственностью, — в голосе мэра гулко зазвенела медь. — Кстати, буквально вчера мне звонили из Администрации Президента. Спрашивали, как идет подготовка к Годовщине и много ли уже сделано. Надеюсь, все понимают, что это значит?
Судя по тому, как разом отвердели и подобрались члены комиссии, было ясно: они все, ну все понимают.
— Тогда начнем, — Мэр задумчиво пошелестел бумагами и повернулся к своему первому заму. — Давай, Евгений Петрович, докладывай, что там и как… Мы тебя слушаем.
И вот поднялся Евгений Петрович, кашлянул для приличия, и пошел, и пошел докладывать, да гладко так, будто бы ночь напролет к выступлению готовился:
— В плане подготовки к знаменательной дате нами уже составлен график мероприятий, за выполнение которого установлена персональная ответственность в лице глав районов. Мероприятия следующие. Во-первых, к каждому ветерану прикреплены ответственные лица из числа работников районных администраций. Именно им поручена организация строго индивидуальной работы со своими подопечными…
— Какой, говоришь, работой? — живо переспросил Дурин.
— Индивидуальной. В смысле, творческой, — с готовностью объяснил первый зам. — Иначе говоря, к предстоящей Годовщине во дворах домов, где проживают участники войны, будут установлены специальные щиты, примерно три на четыре метра. На них мы разместим информацию о каждом
