Люд гудит, как лес в грозу…Свищут юркие мальчишки,Взбудораженные Гришки —И струя воды столбомЛупит в дом!Две минуты — три — и пять…Ах, как долго надо ждать!Из раскрытого окна,Раздвигая дым янтарный,Черный, словно сатана,Появляется пожарный:А под мышкой у ПахомаСпит трехлетний мальчик Дема,Прислонясь к щеке усатойГоловенкою лохматой…Мать внизу кричит и плачет.Верховой куда-то скачет.Эй, воды, еще — еще!Гаснет пламя. Пар шипящийВстал над домом белой чашей,Хорошо!Переулками сонными едет обратно обоз,Разгоняя бродячее стадо взлохмаченных коз.Кони шеи склонили и пена на землю летит.На последней повозке Пахом утомленный сидит.Над заборами буйно синеет густая сирень,Дым из трубки Пахома струится, как сизая тень…Наклонился Пахом — и слегка покачал головой:Вся ладонь в пузырях… Ничего, заживет, не впервой!Капли пота и сажи ползут по горячей щеке,Кони тихо свернули за церковь к болтливой реке.Солнце вспыхнуло в каске багровой закатной свечой…За амбаром кружит голубок над родной каланчой.<1921>
Тане Львовой захотелось в медицинский институт.Дядя нанял ей студента, долговязого, как прут.Каждый день в пустой гостиной он, крутя свой длинный ус,Объяснял ей imperfectum[4] и причастия на «us».Таня Львова, как детеныш, важно морщила свой носИ, выпячивая губки, отвечала на вопрос.Но порой, борясь с дремотой, вдруг лукавый быстрый взглядОтвлекался от латыни за окно, в тенистый сад…Там, в саду, так много яблок на дорожках и в траве:Так и двинула б студента по латинской голове!<1922>
В животе горячо, в животе бурлит…Держите меня! Сейчас убегу!В стекла маленький, серенький дождик стучит…И-и-и! У-у-у!???????Бур-бур! Окно запотело…Какое мне дело?На улице сырость-слякоть-лужицы… Эх!Напою и согрею всех:Веселых, суровых,Больных и здоровых,Больших и крошечных-маленьких,И самых седеньких-стареньких,—В кишках теплее —На свете милее…Паф!Где мальчик Васенька? Спит-спит-спит.
