этот большой и дотошный начальник из Москвы! И чтоб обошлось без последствий. Причем под «последствиями» они, разумеется, понимали не какие-то неприятности с грузом – плевать на него! – а сохранность своих теплых и хлебных мест. Поэтому угодить старались весьма изрядно.
Он посетил областное Управление МЧС и навел шороху и там. Потому что «...на каком основании спасатели устранились от профилактических работ с такими объектами, как пункты содержания радиоактивных отходов повышенной токсичности? Почему не осуществляются мероприятия по отработке с их личным составом навыков практических действий при радиационных авариях?! Куда смотрят начальники...»
Завершающий визит был нанесен им в штаб химических войск округа, в обязанности которых, среди прочих, входили ликвидация последствий радиоактивного заражения местности и, отчасти, мероприятия по спасению людей, оказавшихся в зоне поражения. Здесь капитан 1 ранга собирался «на бис» выдать такое...
Каково же было его удивление, когда дежурный майор у входа встретил его громогласной командой «Смир-р р р р р р но!!!» и полновесным рапортом об отсутствии замечаний и происшествий в химвойсках. А в «начальственном» кабинете генерал этих войск и вся его свита встали при появлении Редина.
Чуть позже, из бесед с проговаривающимися время от времени командирами, Сергей выудил, что телефоны в штабе с утра разрывались от конфиденциальных и совершенно секретных сообщений о прибывшем из московского Комитета грозном проверяющем с особыми, неограниченными полномочиями, который замыкается не просто на Министерство обороны или Росатом, а выше и выше... сами знаете... Ах, Гоголь, ах, Александр Васильевич, ваш «Ревизор» бессмертен!
То, что надо. Теперь можно было быть уверенным, что отряды химиков дезактиваторов прибудут на место аварии «при полном параде», а главное, беспрекословно станут выполнять все приказы «грозного проверяющего».
В штаб Тихоокеанского флота Редин даже не поехал. Зачем? Он и так мог голову дать на отсечение, что там, стоя на ушах, примеряли новые противорадиационные комбинезоны, готовясь к московской ревизии.
С железнодорожным ведомством у Талеева тоже не возникло никаких трудностей. Все было не так напыщенно и триумфально, как у Редина, но, заранее предупрежденные по телефону из Министерства РЖД, местные начальники подсуетились, и сформированный в экстренном порядке состав уже «стоял под парами». Грузитесь, господа!
По-настоящему беспокоило, пожалуй, только одно: Генерал больше не проявлялся никаким образом. Напрасно успокаивал себя Гера, что все, мол, сказано было уже в его единственном послании. Страх за Гюльчатай нарастал с каждым часом, и закаленный в десятках суровых схваток боец ничего не мог с собой поделать. Он лишь старался, чтобы этот страх не выплескивался наружу, не стал заметен товарищам в его глазах, в голосе, в манере поведения.
Они все понимали. Тема Галины Алексеевой стала на время табу в их разговорах. Только в плане предстоящей операции! И, желательно, без конкретных имен. И так все понятно.
В полном соответствии с инструкцией железнодорожный состав специального назначения следовал со скоростью не более 60 километров в час. Перед редкими на пути станциями и переездами он вообще сбрасывал скорость до 30 километров. Было в нем, ни много ни мало, восемнадцать вагонов. Подавляющее большинство из них представляли собой открытые платформы, на которых стояло строго по два замысловатого вида контейнера, похожих издали на вертикально расположенные ракеты. Внутри каждого свинцового контейнера располагался урановый стержень, давно отслуживший свою «топливную» жизнь в каком-нибудь атомном реакторе и теперь перевозимый в стационарное базовое хранилище.
Контейнеры на платформах удерживались в основном за счет своего колоссального веса. Потому что разве можно считать удерживающими средствами обычные брезентовые ремни, которые растяжками тянулись от опасного груза к невысоким бортикам платформы? Потому и скорость состава была так невелика.
В нескольких закрытых вагонах везли всякую «ерунду»: обычные радиоактивные изотопы да оборудование, в основном металлическое, которое столь длительное время проработало в суровой радиоактивной среде и напиталось всеми альфами, бетами и гаммами, что теперь «светило» ничуть не меньше самих урановых стержней!
Охрана сидела в плацкартном вагоне в «голове» поезда. Ну, какой, скажите на милость, идиот будет стоять часовым между двумя свинцовыми «дурами» на открытой платформе?! Идиотов не было. Умные охранники на каждом некрутом повороте выглядывали в окошко. И даже пересчитывали свой сокровенный груз: не украл ли кто чего по дороге. А в свободное от выглядывания время играли в карты и пили водку. Играли, между прочим, на «...пойди посмотри, как там дела в закрытых вагонах». А водку пили потому, что у нас в стране из поколения в поколение передаются великие строки из песни Галича: «...истопник говорил, что «Столичная» – лучшее средство от стронция!»
Очень «подкованных» среди охранников не было. Что такое «стронций», вряд ли кто из них мог объяснить, но то, что любая работа с радиацией предполагает внутреннюю дез-ак-ти-ва-цию организма, каждый знал, как «Отче наш». Впрочем, эти «Отче наш» не знали. Но «дезактивировались» прилежно, по схеме: немного – до, постоянно – во время, и ударной дозой – после. А главное, были незыблемо уверены, что не только живы до сих пор, но и ничуть не растеряли своей мужской силы исключительно благодаря неукоснительному соблюдению заветов.
Не доезжая до Большой Картели пять километров, машинист постепенно начал сбрасывать ход. Вот и полпути остались позади. Он выглянул в окно тепловоза и дал протяжный сигнальный гудок. Места вокруг были еще глухие, но впереди – крупный поселок и железнодорожный узел, надо предупредить. В этот момент тепловоз сильно тряхнуло. Он даже заметно наклонился на левый бок, но потом выпрямился. Зато «пьяное качание» из стороны в сторону пошло по всем вагонам. Раз – налево, два – направо, снова налево... но это был уже перебор! Высокие тяжелые контейнеры, обрывая страховочные стропы и ломая невысокие заградительные борта платформ, посыпались под откос.
Машинист дал тормоз. Но состав по инерции продолжал еще двигаться вперед, а контейнеры сыпались и сыпались... Мало того, у большинства из них каким-то невероятным образом через закрытые верхние горловины начали выкатываться тонкие урановые стержни. Это уже становилось похоже на катастрофу. Не дожидаясь полной остановки тепловоза, на землю из «штабного» вагона повыскакивали охранники во главе с командиром. И замерли, пораженные открывшимся видом. Сквозь алкогольную пелену в головах до них начало доходить, что произошло нечто непоправимое.
В этот момент раздался неожиданный взрыв. Над шестым от тепловоза закрытым вагоном взметнулось пламя, и тут же на глазах изумленной «публики» он начал рассыпаться по дощечкам. Следующий несильный взрыв разметал всю его внутреннюю «начинку». Металлические конструкции, какие-то пеналы и ящики подлетали невысоко и шлепались на землю, рассыпая вокруг железнодорожного полотна болты, гайки...
Состав, наконец, остановился, и наступила относительная тишина, в которой совершенно отчетливо прозвучало каждое слово панического вопля командира:
– Топливо взорвалось!!! Ядерное!!!
Гениально! Такой реплики не придумал бы и Станиславский. «Взорвалось ядерное топливо». Нонсенс! Но какой потрясающий эффект: все до единого – и охранники, и поездная бригада, – не раздумывая, опрометью бросились вдоль полотна в сторону Большой Картели. Людей гнал панический страх. Первым, с явным отрывом, постоянно наращивая скорость, мчался машинист. Наверно, потому, что был абсолютно трезвым. Не прошло и нескольких минут, как последний боец скрылся из видимости. Потрескивали доски догорающего вагона... и тишина!
С противоположной стороны дороги на насыпь выбрались двое. Они были одеты в пятнистые прорезиненные камуфляжи, на шее каждого болтался респиратор.
