оглянулась. На берегу озера перед церковью была благоустроена вроде как небольшая набережная. Возле нее в зеленой воде плавали четверо лебедей – пара белых и пара черных с казавшимися неестественно красными клювами. С набережной птиц кормили несколько человек с детьми.
– Пожалуйста! – распахнул дверцу мигом обернувшийся Ипатий.
– Клади! – кивнула Анфиса. – Спасибо.
– Да не за что…
Чемодан был небольшим, так что Анфиса без труда развернула его поперек заднего сиденья и открыла. Ипатий тем временем просунулся в водительскую дверцу и сказал:
– Ежли больше ничего не надо, то я стекло покамест от мошкары протру…
– Протри, Ипатий, протри, – кивнула Анфиса.
Мошкара и марафет съемной машины ее сейчас интересовали меньше всего. Прилетела она в джинсах, а они для посещения монастыря подходили не слишком – могли возникнуть проблемы насчет дресс-кода. Поэтому Анфиса прихватила из Москвы свою самую длинную юбку. Достав ее, она торопливо сняла пиджак, натянула юбку через голову и, приподнявшись на сиденье, опустила подол. Потом наклонилась, чтобы закатать штанины. Однако с этим вдруг возникла проблема. Низ штанин оказался слишком узким, так что закатать их было невозможно.
– Черт! Надо было голубые надеть, – в сердцах проговорила Анфиса.
– Что?.. – подался к двери протиравший стекло Ипатий.
– Это я не тебе! – рыкнула Анфиса.
Быстро вынырнув из машины, она опустила юбку как можно ниже. Однако ее край все равно оказался выше щиколоток, не прикрыв штанин.
– Черт! – сказала Анфиса и снова нырнула в машину.
Там она решительно разулась, задрала юбку, вжикнула молнией и принялась стаскивать джинсы. И вдруг увидела лицо Ипатия, который буквально оцепенел за лобовым стеклом с приоткрытым ртом.
– Ипатий, твою мать! – взвизгнула Анфиса.
– Извиняюсь, барышня! – пробормотал Ипатий, сглотнув и быстро отвернувшись.
Журналистка стащила узкие джинсы и швырнула их в чемодан. Потом поспешно оправила юбку, обулась, подалась вперед и, глядя в зеркало над лобовым стеклом, повязала на голове темную косынку. Удовлетворенно хмыкнув, снова надела пиджак и вынырнула из «Лянчи», прихватив свою объемистую сумку. Когда она обогнула машину, Ипатий снова невольно оцепенел, прикипев к ней глазами:
– Ух ты!..
– Ипатий! – дважды щелкнула пальцами вроде невропатолога Анфиса. – Слюной истечешь мне вслед. А сейчас слушай внимательно…
– Слушаю, барышня! – невольно вытянулся Ипатий, сжав тряпку в руке.
– Я не знаю, когда вернусь, поэтому, будь так любезен, находись все время возле машины. Чтобы мы сразу уехали! Уяснил?
– Да…
– Ну, тогда все, – кивнула Анфиса, устремляясь к лестнице. – Я на тебя надеюсь. Не подведи, пожалуйста!
Застегнув по дороге пиджак, она быстро взбежала по каменным ступеням к калитке церковной ограды. Никакого охранника возле нее не было. Журналистка нырнула за ограду, миновала церковь и двинулась к входу в монастырь. И тут вдруг увидела съемочную группу. У старинных ворот стояла девушка с микрофоном и говорила, глядя в камеру:
– …Мы находимся у Надвратной церкви Свято-Воздвиженского монастыря, являющегося одним из самых древних монастырей земли Русской. Как гласит предание, около шестисот пятидесяти лет назад звероловам, промышлявшим пушниной у Лебяжьего озера, стал раз за разом открываться на вековой ели образ Матери Божией. Прослышав об этом, преподобный Никодим, настоятель Успенской Тервенической церкви, отправился в эти места в надежде узреть лик. И во время молитвы на берегу озера услышал он глас Богородицы: «Тут уготовано ти место, в нем же возможеши спастися…» И тогда водрузил Никодим крест на склоне самого высокого приозерного холма, выкопал келью и поставил часовню, положив тем самым начало славному Свято-Воздвиженскому монастырю, который вскоре превратился в один из духовных центров православия. Во времена Иоанна Грозного в монастыре насчитывалось более трехсот монахов. Из его стен вышли многие выдающиеся церковные деятели. Его лично посещали цари и наследники престола. Но шли годы, и монастырь пришел в упадок. В советское время в нем вообще разместили исправительную колонию-поселение для осужденных, совершивших преступления по неосторожности. Казалось, монастырь умер окончательно. Однако стараниями священника небольшой вологодской церкви отца Вениамина несколько лет назад святая обитель обрела новую жизнь. Как некогда преподобный Никодим, Вениамин оставил служение на теплом и насиженном месте и пришел на Лебяжье озеро, чтобы зажечь свет правды и добра. И вскоре потянулись на берег озера к Слову Божьему сначала окрестные жители, а потом и иноки, ищущие спасения душ. Так что стало Лебяжье озеро чем-то вроде горы Маковец, на которую некогда шли нескончаемым потоком люди со всей земли Русской к преподобному Сергию Радонежскому…
В первый момент, увидев съемочную группу, Анфиса невольно остановилась и чертыхнулась. Девушку с микрофоном – Катю Василевскую – она прекрасно знала, поскольку они вместе учились на журфаке МГУ. Само собой, что и Катя ее также неминуемо должна была узнать. А это в планы Анфисы не входило никак. Поэтому она быстро оглянулась по сторонам. Ей нужно было во что бы то ни стало проскользнуть мимо Кати незамеченной. Но дело было в том, что вход для посетителей на территорию монастыря был один. И как раз возле него расположилась съемочная группа.
Анфиса быстро отвернулась и двинулась к углу церкви, где достала из своей сумочки темные очки и надела их. Далее, глядя в сторону, обогнула съемочную группу справа и начала приближаться к воротам сбоку. И вскоре оказалась у цели.
– И случилось чудо, – говорила в камеру Катя. – Пришедший в упадок и запустение монастырь буквально за несколько лет возродился. И теперь, как вы видите, – она подняла руку, повернувшись влево, – его… – В этот самый момент Василевская вдруг увидела крадущуюся к воротам Анфису, мгновенно ее узнала и, не сдержавшись, воскликнула: – Анфиса! Ты?!
– Черт… – вздохнула Анфиса и, сдернув очки, изобразила радостную улыбку: – Здравствуй, Кать!
– В чем дело, Екатерина? – донесся от камеры нервный мужской голос.
– Секунду, Влад! – сделала извиняющийся жест рукой Василевская. – Мне нужен небольшой перерыв.
– Но мы и так от графика отстаем!
– Мы нагоним, Влад, обещаю! – улыбнулась обезоруживающей улыбкой через плечо Катя. – Возьмите микрофон кто-нибудь.
Ткнув микрофон подскочившей девушке, Василевская шагнула с раскрытыми объятиями к Анфисе:
– Ну, ты, мать, и вырядилась!
– Я старалась, но не помогло, – негромко сказала Анфиса, изображая ритуальное женское объятие. – Для «Культуры» снимаете?
– Для нее, родимой, – кивнула Катя.
– А кто сей юноша пунцовый, что пытается аннигилировать тебя взглядом горящим? – еще больше понизив голос, спросила Анфиса.
– Да исполнительный продюсер, кто ж еще? – так же тихо ответила Катя. – А ты-то тут какими судьбами? Только не говори, что ударилась в веру, все равно не поверю… Стоп! Ты сюда по душу Стаховского заявилась, верно? – догадалась сама Василевская. – Мы его кортеж у служебного въезда видели…
– Тс-с… – прошипела Анфиса. – Это сверхсекретное задание!
– Все, молчу-молчу! Так ты тут на сколько? Давай вечерком встретимся, а то в этой провинции скука смертная…
– Я бы с радостью, Кать, но сегодня же и улетаю. Давай в Москве созвонимся, как вернешься.
– Понятно, – улыбнулась Василевская. – Жареные новости нужно подавать горячими.
– Ты умничка, – сказала Анфиса, изображая поцелуй. – До скорого. И, пожалуйста, не выдай меня!
