— Да вот хочу ботинки в рукав пиджака засунуть. Боюсь, вдруг в Белоострове таможенные дощупаются.
— Если новые — конфискуют. А ты поцарапай подошвы — будто ношеные. Ношеные везти по закону можно.
Счастливый обладатель ботинок вытаскивает перочинный ножик и приступает к работе. Зажимает между коленей подметкой кверху ботинок и начинает царапать ножиком блестящий лак.
— Ну что?
— Черт их дери: все-таки, видно, что не ношеные, а просто поцарапанные. Грязи на них нету.
— А ты плюнь.
Владелец ботинок послушно плюет на подметку.
— Да нет, я тебе не в том смысле. Ну, да уж раз плюнул, теперь разотри получше. Об пол повози.
— И черт их знает, почему у них такие полы чистые… Не мажется! Блестит себе и блестит.
— Ножом потыкай. Постой, дай я. Вот так — и так… Ой! Видишь — дырка.
— Ну вот обрадовался.
— Ничего. Зато уж видно, что не новый. Оборви еще ушко ему, черту. Тогда уж никто не придерется.
— Я лучше шнурок, будто, оборву. Все поспокойнее.
— Собственно, на кой черт ты их взял? Фасон не модный, тесные, на боку дырка.
— Ты же сам говорил…
— Мало, что я говорил… Вон ты мне абажур ламповый посоветовал взять — я его себе надевать буду, что ли, ежели у меня электричество.
— Сколько ты за него заплатил?
— Пятнадцать рублей на наши деньги.
— Вот видишь, а в Петрограде за восемь целковых купишь — и возиться не надо, и прятать не надо.
— Гм… Действительно. Рамочки… тоже накупили! Обрадовались! Грубые, аляповатые.
— А ты еще в другом магазине докупил две штуки — к чему?
— Рамочки — что… Их, в крайнем случае выбросить можно. А вот чулки дамские — это форменное идиотство. Ну, как я их надевать буду?
— Обрежь верхушку — носки получатся.
— Носки… Их еще подрубить нужно. Да и носки сколько стоять? Два целковых? А я по четыре с полтиной за эту длиннейшую дрянь платил.
— Подари кому-нибудь.
— А ты найди мне такую женскую ногу. Сюда три поместятся, Постой… Это еще что такое?
— Пресс-папье из березовой коры.
— Боже, какая дрянь. Неужели, это мы купили?
— Мы. А в этом пакете что?
— Тоже рамочки. А это подставки для фруктовых ваз, банка гуммиарабика, лапландский ножик, сигары…
— Мы ведь не курим…
— Что значит — не курим. Мы никого и не режем, а лапландский ножик купили. Мы и не бабы, а шелковое трико коротенькое купили. Дураки мы, вот кто мы.
— А это что?
— Этого уж я и сам не знаю. К чему оно? Металлический ящик, ручка, какие-то колесики, задвижечка… Покупаешь, а даже не спросишь — что оно такое.
— Зато дешево. Тридцать две марки.
— Дешево?.. А я тебе вот что скажу: эти сорочки здесь стоят пять рублей, а в Петрограде — четыре, салфетки здесь десять рублей, в Петрограде семь, а галстуки… Галстуки, вообще, ничего не стоят! Повеситься можно на таком галстуке.
— Поехали, действительно! Обрадовались, накинулись.
— А тут еще с таможней может быть…
— Молчи, пока я тебя лапландским ножиком не полоснул!!
Тяжелое настроение.
Поездки в Выборг напоминают мне историю с Марьиной слободой в городе К.
Была такая Марьина слобода, которая вдруг прославилась тем, что живут там самые трезвые мещане и самые красивые, добродетельные девушки и жены. И когда пошла эта слава, то стала ездить туда публика — любоваться на трезвых мещан и добродетельных красавиц… И чем дальше — тем больше ездило народу, потому что слава росла, ширилась, разливалась.
А когда мне совсем прожужжали уши о знаменитой слободе, и я поехал туда — я увидел ряд грязных покосившихся домов, поломанные заборы, под каждым из которых лежало по пьяному мещанину, а из домов неслись крики, хохот гостей, взвизгивание женщин и звуки скрипки и разбитого пианино: это добродетельные девушки и жены укрепляли славу своей удивительной слободы.
Ибо сказано — о Выборге ли, о Марьиной слободе ли: чересчур большой успех — портит.
Начало конца
Вполне уместным началом может послужить сообщение германского официального агентства, недавно опубликованное: «император Вильгельм, прибыв в северный городок Эльбинг, неожиданно вошел в трамвайный вагон и совершил вместе со своей свитой поездку к ближней верфи. Как кайзер, так и все лица его свиты, заплатили за проезд полагающиеся 10 пфеннигов».
Вот какое сообщение появилось в газетах. А дальше — мы уже справимся сами безо всяких газет и сообщений… Мы знаем, что было дальше.
Снисходительно улыбаясь, Вильгельм вошел в подъезд маленькой второстепенной гостиницы и спросил: — А что, голубчик, не найдется ли у вас номерок… так марки на три, на четыре?..
— О, ваше величество! — воскликнул остолбеневший портье. — Для вас у нас найдется номер в две комнаты, с ванной за двадцать марок…
— О, нет, нет — что вы. Мне именно хочется испытать что нибудь попроще. Именно так, марки на три…
— Весь в распоряжении вашего величества, — изогнулся портье. — Попрошу сюда, налево. Номерок, правда, маловат и темноват…
— Это ничего… Цена?
— Три марки, ваше величество.
— За мной.
Кайзер шагал пешком по улиц, а за ним шла восторженная толпа. Тихо шептались:
— Обратите внимание, как он просто держится… Проехался в трамвае за десять пфеннигов, а теперь нанял номер в три марки… Что за милое чудачество богатого венценосца! Интересно, куда он направляется сейчас?..
— А вот смотрите…Ну, конечно! Вошел в дешевую общественную столовую.
— Господи! Зачем это ему?
— Наверное, попробовать пищу. Хорошо ли, дескать, нас кормят?..
— Это вы называете — попробовать? Да ведь он уплетает в за обе щеки. Слышите, какой треск?
— Действительно, слышу. Что это трещит?
— У него. За ушами.
