появляются сгустки, кровохарканье и…
— Что ж делать, — с бледной неискусно сделанной улыбкой возразил я. — Кому-нибудь, все равно, приходится сидеть у окна.
— Да давайте я сяду, — простым тоном, каким вообще говорятся геройские вещи, — сказал незнакомец.
— Однако, ваши легкие…
— Э! Мне ли жалеть их… Однажды в Константинополе я два дня пробродил во время жестоких морозов в одном пиджачке. В Астрахани познакомился с одним заклинателем змей… Ну да чего там говорить! Идите на мое место.
Мы пересели.
— Ну, знаете, — покачивая головой в такт движению вагона и обращаясь к незнакомцу, заметил Незапяткин. — Он мой приятель, я знаю его с детства, люблю его, но и я бы не стал так рисковать своей шкурой за другого.
— Э! Стоит ли говорить об этом, — махнул рукой незнакомец.
Подсел поближе к окну, развернул мой журнал и погрузился в чтение.
Езда в вагоне без чтения — очень скучная штука, Незнакомец читал, a мы с Незапяткиным клевали носом, изредка перебрасываясь ленивыми отрывочными фразами.
— Когда будем в Тифлисе?
— Э! Еще не скоро.
— Время-то как тянется.
— Да уж.
— Душно в вагоне.
— Да.
— Всюду зима, a тут весна.
— Это верно.
— Смотри, какие деревья.
— Да. Большие.
Дочитав журнал, незнакомец вернул его мне, зевнул и сладко потянулся.
— Эх, поспать бы теперь!..
Он посмотрел на Незапяткина и сказал:
— Это самая подлая дорога в России.
— Почему?
— Почти каждый день столкновения поездов.
— Что вы говорите! Почему же в газетах не пишут?
— Скрывают. Вы сами понимаете… Гм! Да. Сколько жертв!
— Жуткая вещь! — заметил Незапяткин, с тревогой поглядывая на меня.
— А еще бы!
— Самое скверное то, — сказал незнакомец, — что вагоны понастроены этакими закоулочками. Вот так, как мы сидим, — случись столкновение — пиши пропало!
— Почему?
— А как же! Смотрите: наши коленки почти упираются в стенку вагона. Представьте себе, на нас налетел поезд! Сейчас же стена соседнего вагона хлопает по нашей стене, a наша стена по нашим собственным коленям. Давление в несколько сот атмосфер.
— А что же… случится? — тихо спросил Незапяткин, поглядывая на стенку вагона широко открытыми глазами.
— Как, что? Ноги ваши от удара моментально вонзаются в ваш живот, выдавливают оттуда печень, кишки, и вы складываетесь, как подзорная труба. Да-с, знаете… Неприятно почувствовать собственную берцовую кость в том месте, где определено природой быть только легким и сердцу.
Мы, подавленные, молчали.
— Таз, конечно, вдребезги. В куски. И самое ужасное, что с этого рода увечьями живут еще по три, четыре дня.
— Ну, a предположим, — спросил Незапяткин, — если пассажир в момент столкновения стоял в коридоре? Опасность для него такая же?
— Ничего подобного? Вы сами понимаете, что опасны не боковые стенки, a передняя и задняя. Я знал в Новоузенске одного человека, который, единственный из сотни, остался жив только потому, что бродил во время крушения по коридору вагона. Семенов его фамилия. Электротехник.
Мы с Незапяткиным молча поглядели друг другу в глаза и, без слов, поняли один другого.
Посидели для приличия еще минуты три, a потом я сказал:
— Совсем нога затекла. Пройтись, что ли.
— И я, — вскочил Незапяткин. — Пойдем покурим.
Когда мы вышли в коридор, Незапяткин сказал, подмигнув:
— А ловко я это насчет курения ввернул. Так то просто — было неудобно выйти. Он мог бы подумать: трусы, мол. Испугались. Верно?
— Конечно.
— А у него, однако, дьявольские нервы. Действительно, сознавать, что каждую минуту тебя может исковеркать, зажать, как торговую книгу в копировальном прессе — и в то же время хладнокровно рассуждать об этом.
— Посмотри-ка, что он делает?
Незапяткин пошел взглянуть на нашего сумасброда и, вернувшись, доложил:
— Лежит чивой-то на диване с закрытыми глазами.
— Давай станем тут. Ближе к средине.
— А симпатичный он. Верно?
— Да. Милый. Такой… предупредительный.
Чем дальше, тем душнее было в вагон. Чувствовалось приближение юга.
— Что, если мы откроем окно? — прервал я. — В степи такая теплынь.
— Не открываются окна. Вагон еще на зимнем положении.
— Постой… А вот это окно! У него, кажется, эта задвижка еле держится. Ну-ка, потяни.
— Ножичком бы. Не увидит никто?
— Ничего. Потом скажем, что нечаянно.
Рама с легким стуком упала — и нам в лицо пахнула сладкая прохлада напоенной ранними весенними ароматами степи.
— Какой воздух! Чувствуешь! Вот, что значить Кавказ!
— Бальзам!
Мощные горы рисовались вдали легкими туманно голубыми призраками. Лаской веяло от теплого воздуха и жирной пахучей земли.
…Часа два простояли мы так, почти не разговаривая, разнеженные, задумчивые. Сзади нас раздался голос:
— Что это вы тут делаете?
Наш сосед по дивану стоял за моей спиной.
— Чувствуете, какой воздух? — спросил я.
— Да. Попробую-ка и я открыть другое окошечко.
— Нет, — возразил Незапяткин. — Все окна заделаны по зимнему положению. Это единственное.
— Вот он, Кавказ-то! — задумчиво заметил не знакомец. — Красивый, экзотический, как змея-пифон, но и ядовитый, как эта змея! Так же могущей ужалить.
— Почему?
— Кавказ-то? Ведь это разбойничья страна. Вот вы, например, стоите у окна, тихо беседуете, и вдруг
