— Да, он здесь, — сказал Фоли.
— Вот он я, хозяин, — сказал Коранкье. Он глядел в пол, как преступник, застигнутый на месте преступления.
— Здравствуй, Коранкье, — сказал Баако. Ему было совсем плохо. За Коранкье спешили еще двое мужчин — с таким видом, словно они ждут тайного и очень важного приказа. Он посмотрел на них, потом снова обернулся к дяде и спросил:
— А это кто?
— Друзья, — ответил Фоли. — Они помогут тебе. Успокойся.
Он понимал, что попался в ловушку — сзади, почти вплотную к нему, стоял Коранкье и двое незнакомцев, а выход загораживал Фоли; дядя и племянник в упор смотрели друг на друга. Его поразил ответ Фоли, но сейчас ему было не до расспросов. Он двинулся вперед, предполагая, что дядя отступит и пропустит его, но тот не пошевелился.
— Куда это ты собрался? — спросил Фоли. Баако приостановился, не зная, что ответить, а Фоли закончил: — Может, тебе что-нибудь нужно? Так Коранкье сходит.
— Я и сам схожу, — проговорил Баако.
— Тебе нельзя, — мягко, но решительно сказал Фоли. Да, он не ослышался, Фоли сказал «нельзя». — Ты серьезно болен. Тебе надо отдохнуть, успокоиться. Мы отвезем тебя туда, где тебе обязательно помогут. — Баако уже не слышал конца фразы, потому что в его ушах снова зазвучали вчерашние слова: ничего страшного, все очень страшно, ничего, все, ничего, все, все очень страшно, страшно, страшно. Он закрыл глаза, надеясь, что захлестнувший его страх сейчас пройдет.
— Мне надо идти, — проговорил он спокойно. И сразу шагнул вперед, отстранив дядю к стене, чтобы протиснуться на крыльцо. Кто-то схватил его за руку — не очень, впрочем, крепко. Он вырвался и, обернувшись к четырем мужчинам, стоявшим в коридоре, сказал: — Оставьте меня в покое. Я никому из вас ничего не сделал. Не трогайте меня. — Они двинулись к двери, протягивая руки, чтобы схватить его. Он отступил, решив убежать на улицу, но Коранкье придушенно вскрикнул, тяжело проскакал по двору и, подбежав к калитке, запер ее на засов. Следом за ним уже спешили остальные.
Почти не раздумывая, Баако метнулся к забору, подпрыгнул ухватился за его верхний край, с ходу подтянулся и, прежде чем преследователи успели опомниться, оказался на улице. Откуда-то издалека до него донеслись приглушенные голоса, но он решил, что они не имеют к нему никакого отношения:
— Господи, перепрыгнул!
— Держи его!
— Через стену!
— Господи!
— Да как же он?
— Перепрыгнул!
— Перепры-ы-ыгнул!
Он убегал, чтобы спасти свою свободу, но в его голове уже снова стучали ночные голоса, твердя, что теперь-то ему конец и сопротивляться бесполезно. Впереди на мостовой двое мальчишек играли в мяч, а их товарищи, столпившись вокруг, следили за игрой; они оглянулись, секунду раздумывали — и бросились собирать камни. Он пригнулся на бегу, но камни полетели так густо, что увернуться от них было невозможно, и один, пущенный очень умелой рукой, свистя и словно бы подскакивая по воздуху, как по глади воды, угодил ему в коленную чашечку. Опять послышались приглушенные голоса, и теперь он вдруг понял, что они имеют к нему самое прямое отношение:
— Держи его!
— Лови его!
— Не пускай его!
— Хватай его!
— Ворю-у-у-уга!
Он бежал, подгоняемый воплями преследователей, и не мог даже посмотреть, течет ли у него из колена кровь. Мальчишки, расстреляв свои боевые запасы, опять торопливо собирали камни. Он резко свернул влево, съежился и, проскочив через узкий проход в колючей живой изгороди, помчался по красно- бурой неровной земле, поросшей кустиками сухой травы. Шум погони слышался совсем близко, и крики становились все ожесточенней. В голове у него ширилась болезненная пустота, горло пересохло, горькая слюна загустела и мешала дышать. Он не думал об усталости, у него просто не было на это сил — не только мышцы, но и мозговые клетки отказывались ему повиноваться. Он напряг волю, сосредоточился — и определенная, четкая мысль, выросшая из безотчетного страха, заставила его содрогнуться. Они могут гнаться за ним, пока он не свалится, а потом сделают все, что захотят. Ведь впереди, там, куда он бежит, у него нет решительно никакого убежища. Нет уж, лучше остановиться сейчас — и, может быть, Фоли пожелает наконец объяснить ему, в чем же все-таки дело.
Он остановился. Град камней застучал вокруг него по земле, и он почувствовал два или три болезненных удара. Однако нового залпа не последовало. Теперь, когда он не убегал, преследователи, вырвавшиеся вперед, почувствовали себя неуверенно. И только мальчишки, с камнями наготове, ни о чем не думая, стремительно приближались к нему. Но предостерегающий крик мгновенно остановил и мальчишек — каждого на том месте, где застиг его:
— Стойте! Если он вас укусит, вы и сами сбеситесь!
И через секунду еще кто-то из взрослых спокойно добавил тоном знатока:
— Да и если оцарапает — тоже.
Эти возгласы были слышны необычайно четко, и он подумал, что такого солнечного, такого ясного и прозрачного дня он, пожалуй, не видел ни разу в жизни. Казалось, между ним и погоней, между ним и всем, что его окружало, не было никакой преграды, даже воздуха, и пространство, от земли до самого неба, наполнял лишь тихий серебристый свет. Мальчишки уже опомнились и помчались назад, к взрослым, но, обнаружив, что он не гонится за ними, перешли на шаг. Он медленно сдвинулся с места, и мальчишки ускорили отступление, так что разделявшее их расстояние продолжало увеличиваться. Он внимательно всматривался в толпу и не видел ни одного знакомого лица. Он жил здесь целый год и ни с кем не познакомился. Мало этого — ему вдруг пришло в голову, что у него вообще нет друзей. Ни одного во всем городе. Сотрудники… но никто из них не вступился бы сейчас за него как друг. Хуана — другое дело. Но она в Америке… или еще только возвращается из своего слишком долгого путешествия. Ну а здесь, среди соседей, — ни одного знакомого лица, не то что друга.
Он думал, что, если ему удастся выбраться с пустыря на улицу, он сможет уехать на попутной машине. Кто-нибудь наверняка поймет, в чем тут дело, и увезет его от обезумевшей толпы; в городе он выпьет чего-нибудь освежающего и спокойно все осмыслит. Ему не препятствовали — он вышел на улицу и в нерешительности остановился, а преследователи окружили его широким кольцом. Первым по улице проехал красный «воксхолл». Он поднял руку, но водитель испуганно прибавил скорость и умчался. Белый «пежо» тоже не остановился, и Баако медленно опустил руку. На солнце набежало облачко. Оно сразу же растаяло, и тут его снова охватил озноб, но кожа покрылась горячей испариной; рубашка плотно облепила спину, а влажные трусы неприятно приклеивались к ягодицам. Кольцо вокруг него медленно сжималось, но никто пока не отваживался подойти к нему слишком близко. На него навалилось тупое, безразличное спокойствие.
Вдали показался черный, сверкающий свежим лаком «мерседес-бенц». Баако не стал подымать руку — он выскочил на мостовую, и водителю «мерседеса» пришлось затормозить. Баако отступил, чтобы подойти к боковому окну, но, как только дорога освободилась, машина плавно тронулась с места. Он не успел разглядеть водителя, да это было ему и не нужно, потому что в его голове уже возник образ человека, равнодушно не замечающего мольбы о помощи.
— Подождите, послушайте! — крикнул он, надеясь, что машина остановится и ему удастся поговорить с ее владельцем. Но тот не отвечал, и «мерседес» неумолимо, хотя и медленно, набирал скорость.
