и в заточение без явных улик и доказательств — это столь опасно, что можно взволновать всю Россию и не иметь потому верного средства спасти вашу особу.
Далее Пален лицемерно предложил императору ввериться ему и дать своеручный указ, по которому он мог бы исполнить повеление государя, когда сочтет удобным. Тогда-то и будут схвачены все заговорщики.
Павел поддался на обман и написал указ о заключении злоумышленников в крепость.
Но и сам он не собирался сидеть сложа руки и ждать, когда с ним расправятся. Вызвал в столицу преданных людей, в том числе прежде всего начальника верных ему войск А. А. Аракчеева и генерал- лейтенанта Ф. И. Линденера.
Посылая курьера Ивашкина за Аракчеевым, царь сказал:
— Вот тебе письмо. Содержание его тайна от всех. Ты вручишь его лично графу Алексею Андреевичу в Грузине.
При проверке личности Ивашкина на заставе его спросили, по чьему приказанию и куда он едет. Тот принужден был ответить, что по приказанию императорского величества к его сиятельству графу Аракчееву в Грузино. Ивашкина пропустили, но в тот же день о поездке его было донесено военному губернатору Палену. Что речь идет о возвращении Аракчеева, догадаться было нетрудно.
Содержание письма императора было кратким: «С получением сего вы должны явиться немедленно. Павел».
Пален рассчитал, что даже если Аракчеев выедет тотчас же, все равно раньше чем вечером 11 марта приехать не сможет. И к данному вечеру все заставы получили от Палена приказание: «Ни один человек не должен быть сей ночью пропущен в С.-Петербург или выпущен из оного. Всех проезжающих надлежит без исключения задерживать до утра на заставах».
Аракчеев приехал как раз в роковую ночь цареубийства. Тщетно требовал пропустить его, как прибывшего по высочайшему повелению, тщетно грозился караульным. Ему отвечали, что сделать ничего не могут, так как имеется более позднее распоряжение — задерживать всех без исключения.
Когда Пален после разговора с царем собрался было откланяться, тот, оглядев его, вдруг спросил:
— Что это у вас вечно оттопыриваются карманы? Что в них такое? Позвольте мне проверить, ну хоть вот этот.
Пален похолодел. Ему показалось, что под ним разверзлась земля и он летит в пропасть. Как назло, в этом кармане у него был полный список всех заговорщиков.
— Ваше величество, — смущенно промолвил он, — там у меня просыпан табак.
Зная особое отвращение царя к нюхательному табаку, Пален рассчитал точно.
— Какая гадость, — брезгливо поморщился царь. — Ступайте скорее прочь.
В течение всего дня 11 марта царь то и дело подходил к зеркалу и, удивляясь, произносил: «Посмотрите, какое смешное зеркало. Я вижу себя в нем с шеей на сторону». И еще за полтора часа до рокового события он, стоя перед зеркалом, заметил: «Мне кажется, будто у меня сегодня лицо кривое».
Придворные решили, что после такого замечания князю Н. Б. Юсупову, министру уделов и заведующему дворцами, несдобровать.
Уже поздним вечером у царя была беседа с М. И. Кутузовым, тогда временно исполняющим должность столичного военного губернатора. Зашел разговор о смерти. «На тот свет ид-тить — не котомки шить», — сказал на прощанье Павел и направился в спальню.
Но прежде чем лечь, долго молился на коленях перед образом. Впрочем, похоже, он и не собирался ложиться, иначе почему не снял одежду? Видно, тревожное предчувствие одолевало его душу, преследовали мрачные мысли.
Что произошло в ту ночь с понедельника на вторник, известно по многим воспоминаниям участников события.
…Вечером 11 марта заговорщики разделились на небольшие кружки. Ужинали у Хитрово, у двух генералов Ушаковых, у Депрерадовича (Семеновского полка) и у некоторых других. Поздно вечером все соединились вместе за одним общим ужином, на котором присутствовали генерал Бенигсен и граф Пален. Было выпито много вина, и многие выпили более, чем следует.
Говорят, что за этим ужином лейб-гвардии Измайловского полка полковник Бибиков, прекрасный офицер, находившийся в родстве со всею знатью, будто бы высказал во всеуслышание мнение, что нет смысла стараться избавиться от одного Павла, что России не легче будет с остальными членами его семьи и что лучше всего было бы отделаться от них всех сразу.
Около полуночи большинство полков, принимавших участие в заговоре, двинулись в замку. Впереди шли семеновцы, которые и заняли внутренние коридоры и проходы.
Согласно выработанному плану, сигнал к вторжению во внутренние апартаменты и в кабинет императора должен был подать тот самый Аргамаков, адъютант гренадерского батальона Преображенского полка, обязанность которого заключалась в том, чтобы докладывать императору о чрезвычайных происшествиях, происходящих в городе.
Аргамаков вбежал в переднюю государева кабинета и закричал: «Пожар!» В это время заговорщики, числом до ста восьмидесяти человек, бросились в дверь. Марин, командовавший внутренним пехотным караулом, удалил верных гренадеров Преображенского лейб-батальона, расставив их часовыми, а тех из них, которые прежде служили в лейб-гренадерском полку, поместил в передней государева кабинета, сохранив, таким образом, этот важный пост в руках заговорщиков.
Два камер-гусара, стоявшие у двери, храбро защищали свой пост, но один из них был заколот, а другой ранен. Найдя первую дверь, ведущую в спальню, незапертою, заговорщики сначала подумали, что император скрылся по внутренней лестнице (что легко бы удалось, как графу Кутайсову). Но когда они подошли ко второй двери, то нашли ее запертою изнутри: это доказывало, что император, несомненно, находился в спальне.
Взломав дверь, заговорщики бросились в комнату, однако императора в ней не оказалось. Начались поиски, но закончились они безуспешно. Дверь в опочивальню императрицы также была заперта изнутри. Поиски продолжались несколько минут, пока не вошел генерал Бенигсен. Он подошел к камину, прислонился к нему и в это время увидел императора, спрятавшегося за экраном. Указав на него пальцем, Бенигсен сказал по-французски: «Le voila», после чего
Павла тотчас вытащили из его укрытия.
Князь Платон Зубов, действовавший в качестве оратора и главного руководителя заговора, обратился к императору с речью. Отличавшийся обыкновенно большою нервностью, Павел на этот раз, однако, не казался особенно взволнованным и, сохраняя полное достоинство, спросил, что им всем нужно.
Платон Зубов отвечал, что деспотизм его сделался настолько тяжелым для нации, что они пришли требовать его отречения от престола.
Император, преисполненный искреннего желания доставить своему народу счастье, сохранять нерушимо законы и постановления империи и водворить повсюду правосудие, вступил с Зубовым в спор, который длился около получаса и который в конце концов принял бурный характер. В это время те из заговорщиков, кто слишком много выпил шампанского, стали выражать нетерпение, тогда как император, в свою очередь, говорил все громче и начал сильно жестикулировать. Шталмейстер, граф Николай Зубов, человек громадного роста и необыкновенной силы, будучи совершенно пьян, ударил Павла по руке и сказал: «Что ты так кричишь?»
При этом оскорблении император с негодованием оттолкнул левую руку Зубова, на что последний, сжимая в кулаке массивную золотую табакерку, со всего размаху нанес правою рукою удар в левый висок императора. Он без чувств повалился на пол. В ту же минуту француз-камердинер Зубова вскочил с ногами на живот императора, а Скарятин, офицер Измайловского полка, сняв висевший над кроватью собственный шарф императора, задушил его им. Таким образом его прикончили.
По другому свидетельству, шарфом воспользовался уже известный нам Аргамаков, он-то и набросил его на шею Павла. Уже хрипя и теряя сознание, Павел молил о пощаде.
Но что делала тогда дворцовая стража? Караульные на нижней гуаптвахте и часовые Семеновского полка во все это время оставались в бездействии, как бы ничего не видя и не слыша. Ни один человек не
