Вещий Авель

Столыпин было запротестовал, но царь у него спросил:

— Читали ли вы Жития святых?

— Да, по крайней мере частью, так как, если не ошибаюсь, этот труд содержит около двадцати томов.

— Знаете ли вы также, когда день моего рождения?

— Разве я мог бы его не знать? 6 мая.

— А какого святого праздник в этот день?

— Простите, Государь, не помню!

— Иова Многострадального.

— Слава Богу! Царствование вашего величества завершается со славой, так как Иов, смиренно претерпев самые ужасные испытания, был вознагражден благословением Божиим и благополучием.

— Нет, поверьте мне, Петр Аркадьевич, у меня более, чем предчувствие, у меня в этом глубокая уверенность: я обречен на страшные испытания. Но я не получу моей награды здесь, на земле. Сколько раз применял я к себе слова Иова: «Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне».

Это придет к нему июльской ночью 1918 года. Он будет расстрелян вместе с женой и детьми в подвале дома купца Ипатьева в Екатеринбурге, где находился под арестом после отречения. Его главный палач, фельдшер-недоучка большевик Юровский, назначенный комендантом дома, где содержались арестованные, как сумасшедший палил в царя из своего пистолета, который, кстати говоря, много лет спустя будет подарен Н. С. Хрущеву потомком одного из участников преступления.

Жестокое и бессмысленное убийство было совершено с одобрения московского В Ц И К и лично Ленина и Свердлова. Сегодня это несомненно. Документальные источники свидетельствуют, что Николай II и его семья были казнены по решению Уральского областного Совета. В протоколе № 1 заседания В ЦИК от 18 июля 1918 года записано:

«Слушали: Сообщение о расстреле Николая Романова (телеграмма из Екатеринбурга). Постановлено: Президиум В ЦИК признает решение Уральского областного Совета — правильным…»

Как писал В. П. Милютин, в то время нарком земледелия РСФСР, в тот же день, 18 июля 1918 года, в Кремле поздно вечером проходило очередное заседание С НК под председательством В. И. Ленина. «Во время доклада товарища Семашко… в зал заседаний вошел Я. М. Свердлов. Он сел на стул сзади Владимира Ильича. Семашко закончил свой доклад. Свердлов подошел, наклонился к Ильичу и что-то сказал.

— Товарищи, Свердлов просит слова для сообщения, — объявил Ленин.

— Я должен сказать, — начал Свердлов обычным своим ровным тоном, — получено сообщение, что в Екатеринбурге по постановлению областного Совета расстрелян Николай… Николай хотел бежать. Чехословаки подступали. Президиум ЦИК постановил: одобрить.

Молчание всех…»

Подлинник протокола подписан В. И. Лениным.

О последних днях и часах жизни Николая II — Иова Многострадального — сегодня известно по многим книгам, исследованиям и статьям.

До самого последнего трагического дня императрица вела дневник, который был не так давно найден. Это документ поразительной эмоциональной и обличительной силы.

Незадолго до расстрела, точнее говоря, 4 июля, в доме Ипатьева, где содержалась царская семья, произошло событие. Получил отставку комендант, слесарь Авдеев. Его пьяные похождения и систематическое воровство царского имущества вызвали тревогу в Москве.

Царица записала в тот день: «Очень жарко: 21,5 градуса в комнате уже в 9 часов утра. Во время обеда пришел X. (видимо, председатель местного Совета. — Р. Б.) и с ним еще несколько человек. Авдеев смещен, и вместо него у нас теперь новый начальник охраны (первый раз он пришел осмотреть ногу Бэби, а второй раз — нашу комнату. С ним был молодой помощник). В отличие от своего отвратительного вульгарного предшественника этот кажется хорошо воспитанным. Всех стражников из внутренней охраны также услали. (Вероятно, открылось, что они крали наши вещи из сарая.) Эти двое потребовали предъявить им наши украшения, и молодой переписал их все. Украшения у нас забрали. (Куда их собираются поместить, на какое время и почему? Неизвестно.) Мне оставили лишь два браслета дяди Лео, которые я не смогла снять, как, впрочем, не смогла снять и обручальное кольцо Николая».

На следующий день, 5 июля, императрица пишет: «День провела как обычно. Приходил комендант с нашими украшениями, запечатал их и оставил у нас на столе. Теперь каждый день он будет приходить и проверять, не вскрыли ли мы пакет».

В субботу, 6 июля, отметив, что она играла в карты с Бэби и доктором Боткиным, Александра уточняет, что снова приходил комендант и на этот раз принес украденные ранее часы Николая, которые он нашел в одной из комнат, в кожаном футляре, как они и были. «Зовут коменданта Юровский», — заключает она без комментариев.

Яков Юровский, в прошлом фотограф, во время войны служивший санитаром, в революцию сделался областным комиссаром юстиции. Ему в это время было около сорока лет, и он казался любезным, скромным и образованным человеком. Проявляя вежливость по отношению к царской семье, Юровский в то же время очень строго относился к соблюдению безопасности. Он постепенно удалил всех авдеевских солдафонов, а на их место поставил отряд из десяти латышских стрелков, безмолвных, как истуканы. Их разместили на первом этаже здания. Монахинь, приносивших продукты, часовые перестали пропускать, а услуги доброго доктора Деревенкова больше уже не рассматривались как необходимые.

Там, на воле, «друзья» обеспокоены сменой охраны дома Ипатьева. «Смена охранников и коменданта помешала написать вам, — жалуется анонимный корреспондент Николая II в своем четвертом и последнем письме ему, словно не обращая внимания на предыдущие указания царя об отказе бежать и надежде на освобождение силой. — Знаете ли вы, по какой причине это было сделано? Отвечаем на ваши вопросы. Мы — группа офицеров русской армии, не забывших сознания долга перед царем и Отечеством. Не сообщаем вам более подробной информации по причинам, которые вы поймете, но ваши спасшиеся друзья Д. (Деревенков? — Р. Б.) и Ч. (возможно, бывший камердинер царя Чемодуров, находившийся в это время в тюремной больнице Екатеринбурга. — Р. Б.) нас знают. Час освобождения близится, и дни узурпаторов сочтены.

Славянские армии движутся к Екатеринбургу. Они уже в нескольких верстах от города. Наступает критический момент, и не надо бояться кровопролития. Не забывайте, что в последний момент большевики будут готовы к любым преступлениям. Этот момент настал. Нужно действовать. Будьте уверены: пулемет на втором этаже не представляет опасности. Что касается коменданта, то мы сумеем его убрать. Ждите свистка в полночь. Это будет сигналом». Подпись: офицер.

На этот раз ответа не было. Было ли письмо перехвачено латышскими охранниками в момент, когда его пытались переправить царю через нового посредника? Был ли открыт заговор? Или же (если все письма «офицера» все-таки были провокацией большевиков, призванной оправдать будущее преступление) царь разоблачил провокацию большевиков?

Протокол исполнительного комитета местного Совета, заседавшего 18 июля, на следующий день после казни Романовых, похоже, подтверждает первую версию. «Был раскрыт, — говорится в этом документе, — новый контрреволюционный заговор с целью вырвать из рук советской власти коронованного палача… Документальные свидетельства заговора отправлены в Москву специальным курьером». Не вызывает сомнений, что речь здесь идет о письмах, найденных в архивах. Заметки Александры от 11 июля подтверждают, что планы офицера русской армии были, по всей видимости, раскрыты.

«Четверг, 11 июля. Комендант Зубр (этим именем Александра отныне называла Юровского. — Р. Б.) настоял, что он хочет видеть нас всех к 10 часам, однако нам пришлось ждать около двадцати минут, пока он завтракал и ел сыр. В 10 час. 30 мин. появились рабочие, которые закрыли единственное наше открытое окно железной решеткой. Несомненно, они боятся, что мы можем выбраться через окно или войдем в контакт с часовыми».

Мирный период в отношениях пленников с Юровским закончился. Отныне осталась только ненависть жертв к своему палачу.

Стремление Юровского изолировать Романовых совпало с усилением внешней опасности. Около 12 июля военная обстановка вокруг Екатеринбурга становится резко напряженной. Уже в течение нескольких