Помню, что, повернувшись, я уставилась на сестру. Меня обеспокоило не столько ее легкомысленное предложение, сколько странная настойчивость, которая слышалась в ее голосе.
— Таня, — поразилась я, — честное слово, ты меня удивляешь. В твои-то годы! Да и, кроме того, я не знаю, где хранятся старые вещи. Не забывай, их перенесли вниз.
— Да, я помню. Но я их видела. Стоят в гостевой у стены. Идем же! Смеху ради!
Я открыла было рот, чтобы отказаться, но неожиданно для себя пробормотала, что согласна, поскольку воспринимала все происходящее как шутку. Таня же была настроена так решительно, что я не стала раздумывать. Вспомнив, что в порядке вещей было гадать на кофейной гуще, бросать монетки в фонтаны, ловить букеты, которые бросает новобрачная, класть под подушку кусок свадебного пирога, я пришла к выводу, что в нашем замысле нет ничего страшного!
— Хорошо, — согласилась я, — но, если Николас Пембертон поймает нас, я больше никогда не буду с тобой разговаривать.
Таня пообещала, что в таком случае она возьмет вину на себя, и мы направились к задней двери. Там все было завалено оборудованием, деталями декораций, и дом, лишившись привычных вещей и обстановки, внезапно показался каким-то чужим и призрачным. Половицы отчаянно скрипели, когда, миновав коридор, мы прокрались ко вторым дверям по правой стороне.
Осторожно повернув ручку, мы вошли в помещение. Как Таня и говорила, в глаза сразу же бросилось высокое рябое зеркало, прислоненное к стене; шторы в комнате были раздвинуты, и в проем лился слабый лунный свет.
— Вот мы и на месте, — объявила я. — И ждет нас куча радостей. Но так мы в нем ничего не увидим. Зажечь свет?
— Нет, конечно же нет! Все должно происходить в полутьме.
Таня опустилась на колени и, посмеиваясь сама над собой, уставилась в зеркало.
— Словно какой-то дурак бумаги туда напихал, — сообщила она. — Вот незадача! Я вижу только свое туманное отображение да твои ноги.
Я склонилась над Таней и положила руки ей на плечи.
— Хватит, — предложила я. — Игра окончена! Уверена, что уже пробило двенадцать. — При этих словах за окном затлело какое-то странное розовое свечение.
Оно отразилось в зеркале, где теперь были видны наши согбенные фигуры и удивленные лица. Выпрямившись, я подошла к окну:
— Ради Бога, что это такое?
Но Таня молчала.
Я привстала на цыпочки в надежде увидеть источник пожара. Он был где-то на полпути к холмам Даунса, там фермер Уайтхаус начал косить сено. Я видела на фоне зарева очертания деревьев. В темноте с треском взлетали и гасли снопы искр.
— Силы небесные, — обратилась я к Тане, — это же пожар! Кто-то, должно быть, бросил горящий факел. Сгорят все стога у Уайтсайда.
Когда она и на этот раз не ответила, я вернулась. Таня продолжала смотреть в зеркало, и теперь, освещенные пламенем, в нем словно отражались несколько лиц.
Фоторепортеры, которых пресс-атташе пригласил на первую встречу, теснили друг друга, не в силах вместиться в оправу зеркала. Здесь же были мисс Сильвестр, Николас Пембертон и Гарри Хеннесси, администратор съемок и местные жители — Фред Дани и кузнец, капитан Коггин и Робби.
Помню, я сказала:
— Ну, тебе есть из кого выбирать.
А Таня ответила:
— И тебе тоже!
Затем раздался колокол пожарной тревоги. И в ту же секунду церковные часы пробили полночь.
— Мне стало так жалко ее, — начала мама. — И надеюсь, что я не совершила ошибки.
Стоял приятный спокойный вечер, и мы расположились в саду. Шла вторая неделя июля, и передо мной высилась груда экзаменационных работ. Мама же, как ни странно, взялась штопать носки.
Должна признаться, что при ее словах у меня екнуло сердце, потому что мама склонна к внезапным благородным поступкам, а если она начинает кого-то жалеть, то способна сделать все, что угодно. Но у меня были свои заботы, и, при всей занудности лежавших передо мной работ, я понимала, как они важны для моих десятилеток.
— Понимаешь, после пожара к ним относятся без особой доброжелательности.
— Да? И кто же именно?
— К кому — это ты имеешь в виду, дорогая? Конечно, к съемочной группе. Их осуждают.
— Ведь многие видели, как они носились с головешками.
— Знаю. Но Николас компенсировал все убытки Уайтхаусу. И, не считаясь со временем, помогал тушить пожар.
— Да. Но у сельских жителей свое отношение к огню. И ты это знаешь. Они всегда очень осторожны. Они утверждают, что несколько столетий эти ночные празднества обходились без всяких неприятностей.
— Так и есть, дорогая. Это я и имею в виду. Какие-то хулиганы расписали мелом стенку нашего женского клуба — «Кино, убирайся домой!» И капитан Коггин очень неприязненно говорил со мной.
— Уверена, что он ничего плохого не думает, — заверила я ее. — Просто у него такой характер. Он закоренелый старый женоненавистник. И не умеет разговаривать с дамами.
— И, тем не менее, — покраснела мама, — есть группа людей, агрессивно настроенных.
Я промолчала. Пока я проверяла лежащие передо мной тетрадки, мои симпатии к этой группе стремительно падали. При своем скромном знании географии Чарли Данн назвал столицей США Голливуд, а главным предметом экспорта из Техаса — ковбойские фильмы.
Каждый день вокруг площадки толпились школьники. Их то и дело поражали однодневные хворобы, типа красноты в горле и головной боли, у них болели то уши, то спина, которые чудесным образом излечивались сами собой без помощи медицины — стоило только оказаться около реки, где шли съемки.
Я доподлинно знала, что многие из моих ребят, стоило им вернуться из школы, тут же запихивали в бумажный мешок бутерброды с булочками и проводили вечера, глазея сквозь прорехи в изгороди. Мне вряд ли стоит напоминать, что они забывали прихватить с собой домашние работы. В лучшем случае они вытаскивали бумагу и карандаш, чтобы получить автограф.
Я хотела продемонстрировать матери предельно неряшливую работу по арифметике Тима Броклбенка, на которой было столько чернильных разводов, словно Скотленд-Ярд брал у него отпечатки пальцев, как вдруг заметила, что на лице у нее появилось смущенное и растерянное выражение.
— В жизни не видела, чтобы кто-то так пугался животного, — пробормотала она, с надеждой глядя на меня добрыми серыми глазами.
— Кто именно, мама? — решила уточнить я. — И какого животного?
— Да, конечно же Сильвия, — удивленно уставилась она на меня. — О ней я и пытаюсь тебе рассказать. Сильвия Сильвестр. Ей я и сочувствовала сегодня, когда уже заканчивались съемки.
— А животное, насколько я понимаю, — это была ее лошадь?
— Да, дорогая.
— Могу себе представить, что лошадь тоже была не в восторге, — сказала я с нескрываемым ехидством, которое заставило маму обеспокоенно посмотреть на меня.
— Естественно, дорогая, что ее страхи передались и животному. С ним пришлось
