смутили, и они после окончания торгов еще долго обсуждали неожиданное появление важного гостя, произнося его имя так, словно оно принадлежит новому правителю страны. Деруика подозревали в том, что он все хорошенько просчитал наперед и подготовил свою выходку, но это не помешало распространению слухов, и вскоре все уже говорили, что на собраниях тюльпанщиков то и дело появляется весьма достойный негоциант. И дело тут было вовсе не в том, что Виллем продал две луковицы подряд по хорошей цене — эка невидаль, людей восхищало то, каким непривычным способом этот юноша заключает сделки: как он держится, как, чуть повысив голос, мгновенно завоевывает доверие, как неуклонно добивается своего. Дерзость молодого Деруика оказалась куда более действенной, чем мелкие уловки знатоков, сбавлявших цену из-за формы лепестка или игры оттенков. Ну и зачем тратить годы, изучая разновидности цветка, когда все равно лучше пристроит луковицы тот, у кого лучше подвешен язык?
Известность Виллема росла, и слухи вскоре достигли ушей Элиазара ван Берестейна, который тотчас явился пересказать их Паулюсу, сидевшему за карточным столом в «Золотой лозе». Регент, почувствовав небывалый прилив радости, сию же минуту отдал победу противникам и в утешение за то, что резко оборвал игру, щедро угостил всех пивом, да не простым, которым утоляют жажду, а двойным, от которого хмелеют. Смеясь, он накинул плащ, смеясь, переступил порог таверны, продолжал ликовать и на улице.
— Ну, видишь, значит, я не ошибся, поверив в этого мальчика?
Элиазар вяло кивнул.
— Но я никак в толк не возьму, отец… Откуда такой успех? Судя по вашим недавним описаниям, по тому, как Виллем растерялся под напором тюльпанщиков, это робкий, застенчивый паренек. А сегодня о нем говорят…
— …совершенно противоположное? Ну и что в этом удивительного? Человек на заре жизни изменчив, характер его еще не устоялся, тот, кто прежде был робок, в любую минуту может выказать себя храбрецом, вчера он стеснялся — сегодня смотрит на всех свысока. Не один Виллем так устроен!
— Ничего себе «заря жизни»! Ему уже двадцать четыре года! Между нами всего-то несколько месяцев разницы!
— Ты мне надоел! — проворчал Паулюс. — Главное — я вижу, что мой ученик перешел к действиям, что он уже готов отстаивать свое место в суровом обществе тюльпанщиков. Еще чуть-чуть — и он сравняется с лучшими цветоводами Харлема, держитесь тогда, Барент Кардус и Питер Бол! Милый мой Виллем! Не забыть бы его поздравить. Непременно напомни!
Как горько было Элиазару все это слушать — его-то собственные успехи вознаграждались в лучшем случае равнодушной похвалой, в худшем — деловым вопросом: и что мы на этом выгадаем?
— Простите, отец, мне трудно вас понять… Вы уговорили этого молодого человека заняться тюльпанами, вы отдали ему две отборные луковицы из нашей коллекции… Теперь я вижу, что у нас появился соперник, возможно, опасный — так чему тут радоваться?
— Соперник? Какой же он соперник? Виллем ван Деруик — наш союзник, наш компаньон! Разве, ужиная в его доме, мы не пили за успех нашего общего дела?
— Мало ли за что мы пили! Ничего еще не решено, ничего не подписано, а молодежь, вы же сами опять-таки говорили, так непостоянна! А вдруг теперь, с двумя тысячами гульденов в кармане, он захочет вырваться на свободу?
Паулюс отмел эти подозрения одним взмахом руки.
— Вот уж нет! Мальчик вылеплен не из того теста, что мы с тобой, и, по сути, всем мне обязан. С чего бы ему меня обманывать? Только дурак сам продырявит парус своего корабля! И потом, что уж тут скрывать, между нами завязались отношения, которые может ослабить только время…
— А вот этого я боюсь еще больше. В делах чувствам не место. И то, что вы с ним так, по- семейному…
Своим неловким выпадом и сопровождавшей его кислой гримасой, для которой скучная физиономия Берестейна-младшего, казалось, нарочно была создана, Элиазар испортил-таки отцу настроение, до того совершенно безоблачное. Паулюс терпеть не мог унылых людей, мешающих другим радоваться, считал, что смех для его здоровья полезнее всего, и реакция последовала немедленно. Воткнув трость в щель между камнями мостовой, он развернулся вокруг этой оси так, чтобы оказаться лицом к лицу с сыном, и они едва не сшиблись подбородками. Прохожие могли бы подумать, что вот сейчас-то эти двое выскажут друг другу все. Однако губы ректора, пошевелившись, тут же и сомкнулись, словно бы не выпуская готовое сорваться с них грубое слово, он взял себя в руки, успокоился.
— Элиазар, прошу тебя, не надо портить такой прекрасный день. Думаешь, я случайно выбрал этого мальчика и только по дружбе покровительствую ему? Плохо же ты в таком случае знаешь своего отца! Мне преданность ни к чему. Мой успех, мое богатство покоятся на одном прочном и твердом камне: неуклонном отстаивании моих собственных интересов. Я очень хорошо понимаю, в каком расположении духа пребывает сейчас Виллем ван Деруик: мальчик думает, что он сам себе хозяин и удачей своей обязан тоже самому себе. Ну так и что? Стало быть, пришло время окольцевать этого молодого орла. Я дам ему земли, дам ему рабочих, я соединю наши имена на гербовой бумаге. И бьюсь об заклад, что еще до Рождества его долг будет погашен!
— Отец, я не желаю биться с вами об заклад, и меня это вовсе не забавляет! Вы что, хотите уподобиться роттердамским грузчикам, которые разыгрывают своих клиентов в кости, или брабантским солдатам, которые делают ставки на исход боя? Когда же наш народ повзрослеет! Вопрос серьезный, речь идет о моей жизни, а я вижу, что вы делаете для старшего Деруика больше, чем когда-либо делали для меня!
Ректор долго обдумывал свой ответ и наконец произнес вполголоса, но тоном, не допускающим возражений:
— Вполне возможно, сынок. И тебе следует сделать из этого выводы.
Паулюс выдернул трость и, мерно ею взмахивая, широким шагом направился в сторону Спаарне. Всякий раз, как трость со стуком ударялась о камни мостовой, Элиазару чудилось, что игла раз за разом все глубже вонзается в его сердце.
Второй сезон
9 декабря 1635 года
Морские путешествия в те времена сопровождались неизбежными неприятностями. Конечно, если по справедливости, цинга и порча съестных припасов представляли наибольшую опасность, но далеко не последними были и те трудности, которые создавала неподходящая одежда.
Когда Корнелис ван Деруик, собираясь отправиться в плавание, складывал вещи, ему и в голову не пришло, что в Новом Свете солнце припекает куда сильнее, чем в Соединенных провинциях, что там гораздо жарче. Пусть даже морская гладь между ними и расстилается ровным ковром, — тот ее край, что у бразильских берегов, по сравнению с европейской прибрежной полосой все равно что обжигающий суп по сравнению с дождевой лужей. Раньше Корнелис об этом только смутно догадывался, но стоило ему приблизиться к экватору — это стало очевидно.
Проще говоря, Корнелис — в шерстяных чулках, в штанах с подштанниками, в камзоле, с крупно плоеным воротником на шее, в плаще с капюшоном и жесткой шляпе с высокой тульей, несчастный Корнелис, у которого даже и те участки тела, которых этот наряд не прикрывал, были спрятаны под кружевами, — умирал от жары.
Другие пассажиры, ограбленные пиратами, теперь расхаживали по палубе «Строптивого» в одних рубахах и, надо сказать, чувствовали себя прекрасно, а его сундуки остались в неприкосновенности, всю одежду он сохранил, и теперь лишь у него одного облачение полностью соответствовало его возрасту и
