подробности, а у него не было желания вытягивать из меня каждое слово.
«Что, если меня опять ждет провал?» — хотелось мне спросить. Но мы уже не раз поднимали эту тему, и я знала, что он скажет. Уолтер считал, я поступила правильно. Приговор Крису Техиану вынесла не моя статья, а правосудие. Какую бы роль я ни сыграла, с этим давно покончено, и надо жить дальше.
— Я боюсь браться за серьезное расследование.
— Знаю, — устало ответил он. — Но ты же не успокоишься, пока не докажешь что тот неудачник в Бостоне был случайной ошибкой. — Уолтер сделал пару шагов к окну, чтобы последний раз взглянуть на Уэйленд-сквер. — И если тебе так уж хочется жить в этом чертовом штате, так будь тут по крайней мере счастлива.
Я проснулась в семь утра. Мне снилось, что я пытаюсь выманить из клетки длиннохвостого попугая. Горела лампа у кровати, я спала полусидя, на животе лежал «Ньюсуик» недельной давности.
Должно быть, заснула за чтением. После смерти отца год назад я так боялась лишиться сна, что послушалась совета Уолтера и начала каждый день бегать. Теперь даже стрельба не помешала бы мне заснуть.
Однако сейчас мозг дал сбой. Я с отвращением посмотрела на окно, за которым брезжил серый рассвет, и выбралась из-под одеяла. На цыпочках пробралась на кухню за стаканом клюквенного сока мимо храпящего на матраце Уолтера. Краешком глаза я уловила те самые цвета, в которые был окрашен попугай в моем сне: ярко-зеленые и желтые перья — как лотерейные билеты, что я купила вчера у Барри и бросила на стол.
Вернувшись в спальню, я надела трико, обтягивающий топ для бега, футболку с длинными рукавами и любимую куртку, достала кроссовки. Я не стала даже чистить зубы: так хотелось поскорей оказаться на улице.
Было ясное октябрьское утро, но ноги закостенели, и пришлось пробежать пару кварталов навстречу движению транспорта, чтобы разогреться. Улицы были пусты, однако я постоянно оборачивалась, когда бежала по Батлер-авеню.
Вот и паранойя. Еще слишком рано, чтобы кто-то прочел мою статью: газету еще не развозили по магазинам. Никто не догадается, что одинокая женщина, вышедшая на утреннюю пробежку, — журналистка. Та самая, которая вызывала полицию.
Я окинула взглядом улицу. Тротуары пусты, на дорогах — ни одной машины. Сердцебиение, однако, восстановилось, только когда Батлер-авеню сменилась проспектом Блэкстоун — зеленой улицей с величественными зданиями и широким зеленым парком, который разделял километровый прогон. По утрам в будние дни казалось, будто весь Ист-Сайд прибегает сюда на работу. Однако в субботу утром здесь вообще никого нет.
Я побежала на север, пересекла парк, вернулась по тенистой тропе, оглядываясь каждый раз, когда ветерок колыхал листья или поднимал слишком много пыли. На полпути домой я наконец-то ощутила успокоительную духовную пустоту, некое подобие безмятежности под пестрыми осенними листьями.
Ненадолго. Когда я открыла дверь в квартиру, там разрывался телефон. Уолтер ушел, на матраце лежало сложенное одеяло. Я надеялась, он останется на завтрак, но, должно быть, Уолтер спешил. Трубки не было ни на базе, ни на столе, ни в спальне. Звонок прекращался, отдаленный и приглушенный. В кровь выбросило новую порцию адреналина. Я пошарила под матрацем. Нет.
В итоге я нашла телефон в туалете под полотенцем и приставила к уху.
— Я прочел твою статью в газете. Боже, ты в порядке? — прозвучал знакомый баритон.
— Леонард?
— Ты в порядке? — переспросил он.
— Выбилась из дыхания. — Последовала пауза. — Я бегала.
Трубка выдала короткий гудок, предупреждая, что вот-вот сядет батарея. Неужели Леонард искренне волнуется обо мне? Или расстроился, что я не позвонила на передачу после убийства? А может, в этом маленьком штате радиоведущие всегда звонят домой своим слушателям?
— Я в порядке.
Стоя перед зеркалом шкафа-аптечки, я видела в нем отражение маленькой женщины в мокрой от пота спортивной одежде, с красными щеками и безумными глазами.
— Ты получила мое письмо? — спросил Леонард.
— Да, — ответила я, но все это было сто лет назад.
Пот лип ко мне подобно пару на стекле душевой. Я встала на ванную, чтобы открыть вентиляционное окошко.
— Ты сегодня свободна? Можно пригласить тебя на ленч?
Батарея садилась, и голос его звучал все слабее.
Ленч с Леонардом из «Поздней ночи», с мужчиной, которому я звоню почти каждый вечер и терпеливо жду на проводе. Еще вчера я бы согласилась не задумываясь, но сегодня могла думать только о работе и о разговорах с полицией.
— У меня задание по работе.
— Как насчет вечера? У меня этой ночью выходной. Есть ли у меня шанс увидеть тебя за ужином?
Выходной ночью? Что это значит?
— Я не знаю, когда освобожусь, — ответила я.
— Встретимся в восемь вечера, у ресторана «Рафаэль». — Голос стал едва уловим. — Послушай, я представляю, как действует на людей такая травма. Поговорим, успокоишься.
Телефон издал еще один предупредительный гудок.
Значит ли это, что газета все-таки поместила мою статью на первую полосу? А он решил выпытать из меня детали?
— Что именно ты хочешь? — спросила я.
Батарея так ослабла, что я ничего не услышала.
— Что? — переспросила я, по-прежнему стоя на ванне, и вопрос эхом разнесся по комнате.
Перед тем как телефон полностью отключился, я поймала конец ответа Леонарда:
— Я был лично знаком с Барри Мазурски. И это настоящая трагедия для Род-Айленда.
Глава 4
В субботнее утро редакция казалась вымершей даже по сравнению с предыдущим поздним вечером. На рабочем месте находился только один журналист, навалившийся на стол в дальнем углу комнаты. Редактор, должно быть, вышел покурить.
Когда я вошла, журналист на секунду поднял глаза, оторвавшись от телефонного разговора. Я направилась вверх в кафе, взяла себе кофе и прихватила свежий номер «Кроникл».
Вернувшись, села за стол и уставилась в газету. Моя статья красовалась на первой полосе, в правом нижнем углу.
Читая собственное описание произошедшего, я пыталась понять, что имел в виду Леонард, говоря о настоящей трагедии для Род-Айленда. Перед глазами невольно появилась дырка во лбу Барри с обожженной по краям кожей, темно-красная кровь. Я сделала пару глубоких вдохов, чтобы прогнать видение. Любое убийство — трагедия.
Интересно, что сейчас чувствует семья Барри? Надеюсь, жена поцеловала его утром, отправляя на работу. Какая же зыбкая эта вещь — жизнь. За долю секунды пуля может положить конец всем заботам, всем мыслям, всем чувствам в твоем сердце.
Меня напугал глухой звук: под стол задвинули вращающееся кресло. Направлявшийся ко мне журналист походил на капитана школьной команды по борьбе — небольшое квадратное туловище и веснушчатое лицо. В походке чувствовалась целеустремленность.
Коллега бросил конверт на мою клавиатуру и заговорщически наклонился:
