Хочешь или нет, одобряешь ли мои методы или осуждаешь, я и дальше буду душу из неё вытряхивать! Она должна овладеть силой до следующего полнолуния! — гремел Хегельг, его голос дрожал от волнения.
— Почему до полнолуния? Кто так решил?
— Хранитель этого мира! Он здесь назначает сроки, я лишь проводник его воли.
— Она знает об этом?
— Нет и ты тоже не скажешь ни слова, понял? Я наговорил ей всякого, вокруг да около. Но сути она ещё не ведает. Это знание может навредить, поверь.
— Довериться тебе, Хегельг? Ты в своём уме? Учитывая то, что я о тебе знаю? Не понятно, как ты вообще стал учителем!
— Сколько лет прошло с нашей последней встречи? Больше ста? За это время любой может измениться. К тому же у меня в Паулине личная заинтересованность, я не меньше тебя хочу, что бы у девочки получилось выжить.
— Пожалуйста, помоги Паулине. Проси что хочешь взамен, — низкий голос Проклятого наполнился решительностью.
— Тебе нечего предложить, генерал. У тебя и так ничего нет, даже имени не осталось, — холодно проговорил Хегельг.
— Тогда чем я могу помочь девочке? — допытывался Проклятый, стойко проглотив горькие слова учителя.
— Корми её, следи, чтоб спала, хоть немного, но каждый день. Тебе, как раз помогать не запрещено, — отчего-то грустно ответил Хегельг, — ведь ты обычный человек. Хотя нет, ты Проклятая душа. Так что у вас подобралась колоритная компания — Отверженная и Проклятый. Если б я знал заранее, что Паулина так в тебя вцепится, то убил бы своими руками.
— Интересно кого? Меня или ученицу?
— Тебя, конечно. На Паулину у меня другие планы. У девчонки есть все шансы стать сильнейшим магом, если она сможет выдержать, что ей предназначено. А тут ещё и ты поперёк дороги стал.
— Эта хрупкая девочка — моя жизнь, Хегельг. Впервые я ощущаю себя живым за безумную сотню лет, что делю существование с чудовищем. Тебе действительно стоило убить меня раньше.
— Я ещё могу передумать, генерал.
— Не передумаешь, не пугай. Я уже понял, что по-своему нужен тебе сейчас, чтобы хоть как-то облегчить жизнь Паулине. Ведь ты не можешь сделать этого сам и подозреваю, что сожалеешь.
— О! Ещё один умник нашёлся. Мало мне девчонки, так ещё и ты сеанс прозрения устроил. Представление окончено! Счастливо оставаться.
— Не смею задерживать бывшего королевского мага, — язвительно ответил Проклятый вслед Хегельгу.
Тот раздраженно фыркнул в ответ. Его холодная аура истончалась, исчезала из комнаты, и через пару секунд я перестала ощущать присутствие учителя. Маг покинул нас. Ну, слава богу! И так наговорил такого, что мне ещё надолго хватит переваривать новости. На некоторое время повисла тишина. Мужчина прилёг рядом и заботливо прижал к себе. Я нежилась в крепких объятиях, передо мной снова бушевал июльский знойный полдень, моё персональное солнышко согревало душу. Он привстал, прислушиваясь к моему дыханию, а потом поцеловал в щёку.
— Спи, — прошептал низкий ласковый голос, — я позабочусь о тебе.
Может наши тела и молоды, но не души. Многое сейчас воспринималось иначе, чем в юности. От простых, искренних слов я почувствовала себя счастливой женщиной. Они кружились в мыслях снова и снова, пока не навалился глубокий сон.
Я летела сквозь круговорот неясных образов, пока сновидение не занесло меня в тёмную и незнакомую комнату. Лишь отблески затухающего огня в камине немного разгоняли сумрак, отбрасывали блики на стены, предметы мебели и на задумавшегося мужчину в глубоком кресле. Он сидел у огня, вытянув ноги, и неотрывно смотрел на картину над камином. Даже в полумраке я легко узнала Хегельга и не смогла отвести взгляд от его лица.
Из серых глаз учителя исчез тот холод, которым он сковывал собеседников, что так пугал ученицу. Передо мной сидел обычный усталый мужчина, не жестокий учитель и не могучий маг, а просто поживший и повидавший многое человек. Горькие складки печали прорезали лоб, в глазах застыла боль. Таким я не видела Хегельга никогда. Все маски сняты, обнажая настоящие эмоции. Что же ты прячешь ото всех Хегельг, какую муку скрываешь за холодом и высокомерием?
Мужчина пошевелил рукой и огонь в камине разгорелся с новой силой, но тень печали на лице учителя не развеялась. Я проследила за направлением его взгляда и отпрянула от неожиданности. На картине изображалась тридцатилетняя Паулина, из другого мира, неловкая оптимистка, ждущая перемен и ещё не подозревающая, какими невероятными они будут. Я вглядывалась в собственное лицо, постепенно меняющееся под пристальным вниманием. И вот на месте прежнего появилось моё сегодняшнее тело, юное и прекрасное. Оно наполнилось жизнью и движением, словно это и не картина вовсе. Яркие волосы слегка шевелились, по ним пробегали искорки, как у тлеющих углей в прогоревшем костре, на губах играла манящая улыбка.
Миг неги и радости, а дальше мелькают странные картинки. Вот милое личико искажается страданием, и рот открывается в беззвучном крике ужаса. За спиной проявляется оскаленная морда Гнека. Потоки крови и эманации страха затопляют пространство вокруг картины. Мое лицо становится зыбким, черты текут, словно расплавленный воск. То молодое, то зрелое, две женщины из разных миров сменяют друг друга, отчаянно карабкаясь куда-то.
На смену этой сцене пришла другая, где я стою среди старых и заброшенных могил в одиночестве, освещенная мрачной желтоватой луной. Снова страшно и я вздрагиваю от каждого шороха, а за мной наблюдают немигающие глаза. Что тут делаю и кого ищу, вглядываясь в каждое надгробие? Дальше и вовсе захотелось зажмуриться, чтобы никогда не видеть следующей смены картинки, в которой я затягиваю петлю на шее Проклятого, и с диким упорством тяну верёвку на себя. А он лишь ласково смотрит в глаза, безропотно принимая от меня боль или… смерть?
Не хочу этого видеть никогда! Во всём виновата лживая колдовская картина! Гнев переполняет меня, и заставляет кричать: 'Сгинь, исчезни, пропади!'. Призрачные ладони пытаются уничтожить пугающий образ. Но лицо Проклятого ещё больше наполняется любовью, а моё решимостью. Я слышу свои слова, они очень важны, как божественное откровение, как последний глоток воздуха, но смысл их не доступен.
Вспышка яркого света ослепляет, поглощает тени. Всё кончено и в душу спускается облегчение. Изображение с холста стирается, становясь провалом в темноту, и я постепенно успокаиваюсь. То, что я увидела никогда не случиться, это наваждение, очередная жестокая шутка учителя. Нужно повторять это снова и снова, тогда всё будет хорошо. Ничего нет, просто глупая картина и не стоит её бояться. Но где-то в глубине души я не верила самой себе.
— Останься, — слышу я надрывный голос Хегельга и перевожу на него взгляд.
Поднявшись с кресла, он больными глазами смотрит в темноту картины. Что или кого ему дано там узреть? О чём он молит так неистово? Ответов я уже не узнаю, потому что меня тянет, зовёт совсем другой голос. Его звуки роднее и дороже всего на свете, ради них я выберусь из любой бездны. Меня звал тот, за жизнь которого я заплачу любую цену, и не буду торговаться.
— Паулина! Паулина, проснись, пожалуйста, — громко и настойчиво требовал Проклятый, тормоша за плечи. — Очнись! Ночь почти на исходе.
Я с трудом вынырнула из глубокого сна и разлепила глаза. Какое облегчение осознавать, что это лишь сон, а там чего только не привидится! Липкое наваждение окончательно утратило власть надо мной. Сонливость, как рукой сняло, потому что в нос ударил сочный, умопомрачительный и аппетитный запах жареного мяса. Я подскочила на месте и чуть не столкнулась лбами с Проклятым. Мужчина выглядел посвежевшим. Он был чист и полностью одет, в отличие от меня — полуголой замарашки.
— Я боялся, что не смогу разбудить тебя до рассвета. Доброе утро, — ласково поприветствовал Проклятый и усадил повыше на кровати среди многочисленных подушек.
На кровати? Быстро оглядев обстановку, я узнала ту самую спальню с пыльным зеркалом и большой кроватью. Генерал перенёс меня и устроил с подобающим комфортом. Очень мило с его стороны.