Встретили меня очень тепло, устроили в гостинице, а утром привезли на киностудию.
Режиссеру очень хотелось, чтобы мой герой был рыжим. Меня познакомили с мастером по гриму, и тот, обработав мою черную шевелюру и брови перекисью водорода, сделал меня ярко-рыжим. Рыжее не бывает! Мое преображение произошло в 12 часов. В 13 часов пришел директор картины, очень милый человек. Мы подписали с ним трудовое соглашение. Сумма в соглашении была настолько приличной, что решительно подняла мое настроение. Я растрогался и пригласил к себе в номер и директора, и режиссера, и гримера. Из Москвы я захватил с собой денег на костюм, который решил купить в Ленинграде. Потратить их на угощение друзей мне было совсем не жалко. К тому же соглашение подписано, голова накрашена, роль через полгода будет сыграна, и я получу такие деньги, на которые можно будет купить не только костюм.
Угощать я люблю, и стол оказался на славу: икорка на льду, замечательный коньяк, потрясающие закуски. Все было прелестно. И компания была великолепной. Я горячился больше всех: поднимал тост за тостом, желал удачи и режиссеру, и директору, и гримеру, и всей студии. Друзья говорили обо мне: хвалили, желали успеха в роли. Мы хохотали, целовались, пели! Нам принесли вкуснейший кофе, чудесное мороженое…
В 18.00 позвонили со студии и сообщили, что наша картина законсервирована! Полгода ходил рыжим!
Ялта. Кончился последний съемочный день. Решили его отметить. Как всегда «кое-чего» не хватило. Решил пойти за этим в ресторан. Спросил у швейцара, к кому обратиться.
– Идите в банкетный зал, там немецкая делегация. Обратитесь к официанту – он вам поможет.
В комнате перед банкетным залом увидел двух очень эффектных молодых дам, прекрасно одетых, куривших дорогие закордонные сигареты.
В банкетном зале громко сказал: «Гутен абенд», быстро, как приветствие, пропел куплетик из немецкой песенки, расположил к себе и немцев и официанта. Тот сразу мне помог с «кое-чем». В комнате перед банкетным залом задержался около дам, не мог не задержаться. Пропел им тоже свой куплетик и сказал: «Ауф видерзеен».
Одна из этих красивых женщин, сидя в кресле нога на ногу, спокойно, отчетливо выговаривая каждое слово, произнесла:
– Весник, поскромнее. Посажу!
Это же русские! Я быстро ретировался…
Прошло время. Как-то я был на большом спортивном празднике в Лужниках. Пробыл так долго, что не оставалось времени до вечернего спектакля. Вышел на дорогу, «голосую». Останавливается машина, за рулем женщина.
– Умоляю вас, довезите меня до Малого театра, я опаздываю на спектакль.
И вдруг слышу:
– Тогда в Ялте я вас не посадила, а сейчас посажу. – Распахнула дверцу. – Садитесь!
Довезла меня до театра. Кто эта женщина, любящая каламбурить, до сих пор не знаю.
Шестидесятые годы. Съемки фильма «Стежки-дорожки» под Винницей. Требовалось снять взрыв. По сценарию пожарные спешат на конной тяге, несутся мимо речки, не справляются с поворотом – люди вылетают из телег на землю, а кони влетают в речку. Кто-то роняет цигарку, цигарка падает на толовые шашки, которые используют на пожарах, – взрыв!
Договорились, что весь эпизод снимут в колхозном озере в местечке Селище. Почему там? Потому что неглубоко, можно все озеро пройти вброд, ни лошади, ни люди не утонут. Риск невелик. Председателя успокоили: если и погибнут какие-нибудь утки или гуси во время взрыва, то киностудия заплатит за каждую птицу по рублю, а мясо и пух-перо останутся колхозу.
Председатель – полный, обаятельный, любитель кино и поклонник многих актеров – хорошо отнесся к киногруппе:
– Спасибо, шо до мэнэ приихалы. Весь Советский Союз побачит моих уточек, гусей. Давайте швыдче снимайте, там уже стол накрыт.
На берег высыпал весь колхоз: зевал на съемках всегда много. Молодой режиссер подозвал тоже молодого пиротехника, велит готовить взрыв.
– Скильки толовых шашек ты там заридыв?
– Три шашечки, – отвечает пиротехник.
– Та шо это за взрыв с трех шашечек? Давай штук сорок.
Боже мой, если б мы, фронтовики, знали!
В два мешка положили по двадцать толовых шашек, подвели бикфордов шнур. Началась съемка. Команда: «Мотор!»
Раньше времени – взрыв! Все взлетело, стало темно, лошади на дыбы – скачут назад! Вода, грязь, летают перья. Когда все осело, глянули – люди мокрые, в грязи, гусей нет, уточек нет. И озера нет – пустой котлован. Мокрый, бледный председатель колхоза весь в перьях, как индеец, подошел к режиссеру и спросил:
– А як же с мьясом?
Выучил я рассказ о Диогене из «Голубой книги» Зощенко. И никак не мог представить себе, какой он, найти его речевую характеристику. Общеизвестных легенд о нем мало, чтобы увидеть человека во плоти. Читать рассказ в концертах я не решался.
И вдруг я «напал» на своего будущего Диогена.
Приехал как-то в Монино в гости к своему товарищу кинооператору. Он снимал фильм из времен гражданской войны. По сценарию махновец, бандит – в то время махновцев так себе представляли, должен ударить сельчанина в лицо. И чтобы у зрителя пробудить большую ненависть к махновцам, на рольку сельчанина нашли дедусю из местных. Звали его Иван Игнатьевич. Маленький, ушки лопушками, ножка правая запала, прихрамывал. Славный, худенький, легонький дедуся: румянчик склеротический, очочки, на голове три волосика. Взгляд ребенка.
– Дедушка, мы тебя в кино хотим снять!
– Валяй, давай. С удовольствием, – соглашается он.
– Два дня будешь сниматься, сегодня и завтра. Выроем тебе окоп, дадим обрез времен гражданской войны. И ты вот этого мерзавца, – показали на актера, игравшего махновца, – завтра убьешь наповал.
Лет старичку было уже под восемьдесят. То ли он воевал с махновцами, то ли историю хорошо знал, то ли в детство впал – не знаю. Посмотрел он на «махновца» и очень серьезно сказал:
– А что? Убью!
– Подожди, дедушка! А сегодня он тебя будет бить!
– Нет, это не надо, – возразил старичок.
– Дедушка, так нужно по сценарию, – уговаривают его. – Мы тебе деньги заплатим. Семь с полтиной.
– Ну ладно, пускай бьет. – Семь с полтиной его убедили.
Подготовили поосновательней съемку, чтобы снять без лишних дублей, – дедушку щадят. Кино не терпит условности, поэтому драки, удары на экране должны выглядеть правдоподобно. А тому, кого бьют, приходится немного пострадать. Ничего не поделаешь! Иначе трудно будет поверить зрителю в реальность происходящего. Словом, надо «тюкнуть» и дедушку немножко, чтобы зрителя настроить против махновцев.
Команда: «Мотор!» Дедушку «тюкнули». Он зашатался, начал, заваливаясь на спину, отступать от «махновца» и вышел за границу кадра: был дедушка на экране и не стало его. Брак – переснимать.
– Дедушка, у нас не вышло, надо повторить.
Дедушка показывает фигу:
– Вот вам еще раз. Давайте семь с полтиной!
– Дедушка! Мы тебе еще семь с полтиной дадим.
– Ну, ишо раз ладно, а больше не дамся.
