режиссурой на озвучании иностранных фильмов и была в этом деле ведущим мастером на киностудии имени Горького, да и вообще в стране. А Эрасту Павловичу очень не нравилось заниматься дублированием какого-то актера, он считал это не творческой работой. Я считаю, что здесь он ошибался, так как дублировать большого актера – это означает прочувствовать вместе с ним суть создаваемого им образа. Я испытал и сложность и полезность этой работы, с восхищением вторя таким мастерам, как Марчелло Мастрояни, Альдо Фабрицци, Де Фюнесс, Тото, Фернандель, и многим другим.
Изредка, не без труда, Хессе Александровне удавалось уговорить мужа хотя бы попробоваться на чудесную роль в столь же чудесном исполнении большого иностранного актера. Он приходил, волновался, как школьник, мучился – не по нем была эта трудная и занудная работа. Сердился при всех: «Отпусти меня, не унижай! Больше не вызывай меня-я! Я тебя ненавижу!»
А сам без нее жить не мог. Бывали в их отношениях весьма экстравагантные сценки. Как-то Хесся Александровна долго что-то объясняла артисту на репетиции в театре – она всегда совместно с Гариным ставила и спектакли и фильмы. Он ждал, ждал и наконец выпалил: «Хеська, припопь себя». Что по Гарину означало – «сядь»! И не было в этом никакой грубости, была какая-то ребячья удаль.
Анатолий Дмитриевич Папанов записывал за Гариным его немыслимые каламбуры.
– Эраст Павлович, что-то душно в помещении, трудно репетировать!
– Пра-а-а-а-вильно! Нужно открыть форточку и устроить проветрон в смысле кислородизма.
– Эраст Павлович, в этой сцене напрашивается лирический музыкальный фон.
– Пра-а-а-а-вильно! Душещипательность хиловата. Яша! – обращается Гарин к заведующему музыкальной частью театра. – В этой сцене должны нежно зачесать скрипки! Для слезорождения!
Жена Анатолия Дмитриевича Надежда Каратаева рассказывала, что часто в минуты отдыха, расположившись уютно в кресле под лампой, он с наслаждением вслух перечитывал гаринские каламбуры, смеясь от всей души.
Ялта. Снимается фильм «Обыкновенное чудо». День рождения Гарина – постановщика фильма. В номере гостиницы накрыт богатый стол: невероятная хлебосольность жены Эраста Павловича общеизвестна. Мое непродуманное поведение за столом привело к тому, что сниматься на следующий день я не смог. Съемка было отменена.
Эраст Павлович сказал мне лишь одну фразу:
– Не умеешь ходить в гости – не ходи! Слаба-а-а-к! Палочка Коха!
Кстати, о Хессе Александровне. Вместе с Гариным она ставила мою инсценировку «12 стульев» в Театре сатиры. Анатолий Папанов – Воробьянинов, я – Остап Бендер. На одной из репетиций Папанов говорит мне: «Что-то я неважно себя чувствую. Подпростыл немного. Как бы не разболеться. Надо бы за водочкой послать – немного согреться».
У нас не хватало рубля до полного счастья. В перерыве одалживаю рубль у Хесси Александровны. Узнав, зачем он мне нужен, она сказала: «Пожалуйста, возьмите меня в компанию, я тоже что-то продрогла немного!»
– Пожалуйста, – соглашаюсь я.
После репетиции накрыли стол: бутылка водки, три стаканчика и три скромных бутербродика.
Папанов командует:
– Приглашай!
Привожу Хессю Александровну, хрупкую, болезненную, перенесшую несколько инфарктов и множество воспалений легких. Предположить, что она может на равных разделить с нами зелье, было просто немыслимо.
– Пожалуйста, Хесся Александровна. – Стаканы наполняются.
– Какой мой?
– Любой, – улыбается Папанов, и я тоже. Переглядываемся.
– Ваше здоровье, – говорит Хесся Александровна, чокается с нами и спокойно выпивает весь стакан.
– Большое спасибо, – говорит нам она и, не притронувшись к бутерброду, покидает нас.
Переглядываемся снова. Папанов, не успевший, как и я, выпить свою порцию, говорит:
– Рубль не отдавай!
На другой репетиции «12 стульев» мы с Гариным заговорили о том, что в «Золотом теленке» прекрасно описано, как Бендер не мог с толком потратить свой миллион в такой стране, как наша.
– Ерунда-а-а-а! Это слабость романа! Что значит не мог потратить миллион. Ерунда! Вы мне дайте миллион, я его за неделю найду куда пристроить. Только чтобы Хесся не участвовала в операции!
Опять ребячество. Он, как послушный сынок, все деньги отдавал мамочке Хессе, никогда не знал что почем, везде его обсчитывали, вечно он терял зарплату, а уж в миллионеры и в деловые люди ну никак не годился.
Гарин и Пырьев когда-то очень хорошо относились друг к другу. Может быть, даже дружили, но… Что-то между ними произошло, отношения стали натянутыми. И я невольно оказался первопричиной начала их примирения.
Снимался одновременно у Гарина в «Обыкновенном чуде» и у Пырьева в «Свете далекой звезды». Договор с Пырьевым я подписал раньше, и съемки пырьевской картины начались раньше. Поэтому, когда начал сниматься у Гарина, то предупредил, что могу быть на какое-то время отозван к Пырьеву под Москву, в Монино. Гарин дал согласие.
В Ялту, где я снимался у Гарина, приходит телеграмма: меня срочно вызывает на съемки Пырьев. Иду с телеграммой к Гарину. Тот, согласно договоренности, отпускает меня, но просит:
– Скажи Ивану, что я его прошу отснять тебя не за десять дней, как у тебя в договоре, а за пять. Передай ему, что у меня горит картина. Что я надеюсь, что он еще хороший, что сохранил какие-то человеческие качества, несмотря на то, что мы в ссоре. Передай ему, чтоб он был человеком, а не дерьмом.
– Так и передать?
– Так и передай.
Прилетаю в Москву, еду в Монино. Приезжаю почти ночью, иду к Пырьеву, у того посиделки. Увидев меня, обрадовался:
– Прилетел! Молодец! Завтра немного погуляй, оглядись, текст подучи. Послезавтра начнем снимать.
– Иван Александрович, вот какая история. Мне Эраст Павлович велел вам сказать…
И передаю дословно весь текст, который сказал Гарин.
Пырьев замер, нахмурился, глаза стали недобрыми.
– Он прямо так и сказал: сохранилось во мне что-нибудь человеческое или не сохранилось?
– Да.
– Директор, расходимся! Давай тревогу! В семь утра съемка! Будем снимать Весника! Чтоб к семи часам на съемочной площадке все было готово! И никаких разговоров! Самолеты чтоб взлетали, приземлялись! Санвзвод, солдат, всех подготовить!
А был уже первый час ночи.
– Текст выучишь? – обращается ко мне.
– Да. Сейчас буду учить. – От такого напора я даже несколько растерялся.
– Давай. В семь часов на съемочной площадке. Директор, устройте его поспать, дайте текст. Расходимся.
Мне дали комнату. Я, конечно, не спал: учил текст. Восемь страниц. Полтора часа поспал, в семь часов был на съемочной площадке.
А там уже все готово к съемке: рельсы для операторской тележки проложены, самолеты гудят, санвзвод на месте. И началось…
