замечательные. Илона. Илона, прошептал я, уже потихоньку погружаясь в сон. Где ты? Чем ты сейчас занимаешься? Думаешь ли обо мне?.. Будь счастлива, Илона, будь счастлива…
XV
Ночью выпал снег. Он был мокрым и липким. Стало совсем как зимой. Но к обеду снег на равнине почти растаял, и лишь в горах он остался лежать, защищенный от солнца деревьями.
С утра в наш полк нагрянуло начальство из штаба Объединенной группировки войск на Северном Кавказе. На нас напали боевики и нанесли нам ощутимый урон — это и есть главная причина приезда. В таких случаях обычно говорят так: начинается разбор полетов. Всех старших офицеров пригласили в офицерскую столовую — больших размеров палатку. Стульев хватило не всем, поэтому многие офицеры стояли.
Совещание открыл один из заместителей командующего Северо-Кавказским военным округом. На нем не было лица. Видимо, Москва уже выдала руководству округа по первое число, и он срывал злость на подчиненных. Особенно досталось «полкану». Тот был необыкновенно хмур и сдержан, все брал на себя и даже не делал попыток «перевести стрелки» на других. Хотя, в общем-то, вина лежала на начальнике полковой разведки Есаулове. По сути, это он проворонил противника, не сумев организовать работу своих людей таким образом, чтобы они могли безошибочно отслеживать местонахождение боевиков. Хотя вроде бы работа велась, полк получал сведения о противнике, но вот намерения его остались разведчиками неразгаданными. А все потому, что боевики перехитрили их. Противник действовал исключительно скрытно, передвижение его сил велось под покровом темноты, при этом все делалось настолько стремительно, что в одну ночь чеченцы, преодолев не один десяток километров, сумели добраться от своих затерянных где-то в горах баз до нашего лагеря.
«Полкан» Дегтярев однажды попытался было защищаться. Он стал говорить о том, что в горах силами одних только полковых разведчиков трудно вести поиск противника, что командованию объединенных сил необходимо в будущем подключать к делу авиаразведку, но нашего Сем Семыча тут же одернули. Не ваше, мол, дело учить начальство — сами-де учитесь воевать по-настоящему. Дегтярев хотел воскликнуть, что, мол, воевать он умеет, как-никак афганскую прошел, но он промолчал. И лишь прихлынувшая к его лицу кровь да ходившие ходуном желваки на скулах выдавали его внутреннее состояние.
Все шло к тому, что Дегтярева снимут с должности. Уж больно сильно наезжало на него начальство. Так сильно, что офицерам даже жалко стало своего командира. И это несмотря на то, что многие из них, натерпевшись от него, считали его самодуром, человеком жестоким и грубым. В конце концов, обошлось. Видимо, начальство учло его прежние заслуги. Но от позора он не ушел, когда начальство стало учить его, как нужно действовать полковой разведке в горах. Будто бы Семеныч наш никогда в горах не воевал.
Когда начальство, погрузившись в «вертушки», отправилось восвояси, «полкан» продолжил совещание. Он выставил перед нами Есаулова, словно нерадивого школьника перед педсоветом, и, костеря его на все лады, стал припоминать ему все его прежние грехи. Он вспомнил и Пашину природную лень, и то, что тот плохо учился в академии, и что он пьет горькую, как заправский сапожник. Мы поняли, что Паша становится главным после чеченцев врагом у Дегтярева. Держись, Паха, в душе поддерживали мы его, держись, дорогой — скоро «разбор полетов» закончится. Страшно? Но ведь от страха легко вылечиться — нужно просто глубоко дышать.
Как говорят в таких случаях, лично я вынес с этого совещания только полный мочевой пузырь. О нас, медиках, речь не шла, как будто во время боя мы ничего не делали. Обидно, конечно. Обычно ругают и хвалят только тех, кто непосредственно участвует в каком-то серьезном деле. Но ведь и мы участвовали в отражении атак боевиков, а кроме того, мы еще исполняли и свои прямые обязанности. Но это, видно, не в счет. О медиках вспоминают обычно только тогда, когда в полку появляется чесотка.
Паша продержался. Но он с совещания вынес не только полный мочевой пузырь. На совещании было решено немедленно активизировать разведывательные действия в горах. Это означало, что теперь Паше будет не до пьяных вечеринок, что разведчики будут работать как проклятые, совершая многодневные рейды в горы. Все оперативные сведения о противнике с этой поры будут поступать не только в полковой штаб, но и в штаб соединения. Это позволит не просто контролировать действия мятежников, но и уничтожать его базы и живую силу с помощью артиллерии и авиации.
Но Дегтярев не был бы Дегтяревым, если бы в финале совещания не пообещал Есаулову и всем остальным начальникам служб спустить с них три шкуры, если полк еще раз окажется в дураках. Итак, мол, опозорились на всю страну — журналюги-де проклятые так сейчас распишут наш конфуз, что жить не захочется.
Вечером к нам в палатку заглянул зам. по тылу Червоненко. Увидав трезвого Проклова, удивился. А тот ему:
— Вот такие дела, Жора. Пока буря не стихнет, будем гонять чаи. Хочешь — оставайся, нет — спокойной ночи.
Что касается бури, так это он имел в виду Дегтярева. Все знали: «полкан» отходит долго, и пока он отходит, нужно быть начеку. Не дай бог попасться ему под горячую руку — уничтожит, как врага народа. О застольях и говорить не приходилось. Семеныч в лучшие-то времена пьяниц не щадил, а когда в полку ЧП — тем более не пощадит.
Все последующие дни личный состав полка занимался тем, что восстанавливал свой палаточный городок, порушенный боевиками. В лагерь завезли новые палатки, доски для нар, «буржуйки». Разведчики ушли в горы искать боевиков и где-то теперь блуждали козлиными тропами. Несколько раз мы видели пролетающие в сторону хребта боевые «вертушки» и слышали отдаленные взрывы. Видимо, это были первые результаты «авральной» работы питомцев Паши Есаулова. Наши разведчики сообщали координаты боевиков, и их потом уничтожали с воздуха.
Потекли чередой тоскливые осенние дни, которые были похожи один на другой. Я написал письмо Илоне, но ответа не было. «Что случилось?» — думал я. Впрочем, может быть, ей было не до меня: в медсанбат ежедневно привозят десятки раненых из разных мест Чечни, и медикам приходится работать день и ночь.
Чтобы не сойти с ума от тоски, я стал усиленно заниматься своим медицинским хозяйством. Первым делом провел ревизию в медпункте и выявил большую недостачу спирта. Савельев пробовал оправдываться, говорил, что спирт — это такой же расходный материал, как боеприпасы или ГСМ, а посему он долго не залеживается — употребляется по своему прямому назначению. Правда, он не уточнил, какое «прямое назначение» имел в виду.
Я не стал слишком сильно ругать капитана, но на вид ему поставил. После этого мы принялись вместе сочинять заявку на медикаменты, которую намеревались пробить через медслужбу дивизии. В этой работе нам помогали начальники батальонных медпунктов и санинструкторы. В последнем бою с чеченцами наша служба тоже не обошлась без потерь — «чехи» убили трех санинструкторов, двое из которых были в непосредственном подчинении капитана Савельева, а третий числился при медпункте одного из батальонов. Я попросил Савельева написать родным погибших теплые письма — пусть, дескать, они простят нас за то, что мы не уберегли их детей. Потом мы стали решать, кому из нас ехать в штаб дивизии.
— Разрешите, Дмитрий Алексеевич, мне поехать? — попросил Савельев.
Я был не против. Капитан — частый гость в дивизии, и его все там знают, решил я. Пусть действует. Но тут вдруг я подумал о том, что неплохо было бы мне самому побывать у начальства. Слишком уж я засиделся на одном месте — надо прогуляться, решил. Правда, до штаба дивизии, который находился в Грозном, путь был неблизким, а к тому же еще и небезопасным. Ожесточенные бои шли как в самом городе, так и на его подступах. А кроме того, по дороге можно было налететь на мину или радиоуправляемый фугас.
Савельев был разочарован, когда я сказал ему, что поеду сам. Он слыл законченным сердцеедом, и, видимо, в штабе дивизии у него кто-то был.
