города. Чеченцам устроили настоящую ловушку: запустили в эфир дезу, дескать, в таком-то месте федералы не успели заминировать подходы к городу, и Басаев клюнул. Десятки боевиков подорвались на минах, не повезло и самому Шамилю — оторвало ступню. Потом заговорили о том, что у Шамиля развилась гангрена. Ну а так как ни спецоборудования, ни дорогостоящих лекарств на базах противника не было, то Шамиль, как нам казалось, был обречен.
А тут вдруг по чеченским каналам поступила совсем иная информация. В ней говорилось о том, что верховный имам мусульман Чечни и Дагестана Шамиль Басаев провел съезд имамов двух республик, где обсуждалась ситуация на Северном Кавказе. О своей смерти он отозвался с присущим ему сарказмом.
Для нас это была тяжелая зима. Холод, скудная кормежка, зачастую отсутствие теплых вещей делали наш быт невыносимым. А если учесть, что снабжение армии с каждым днем становилось хуже, можно было не сомневаться: впереди нас ждали еще более трудные времена.
В отличие от нас боевики хорошо подготовились к зиме. Пока стояла теплая погода, они строили в горах землянки, устраивали схроны для оружия и продовольствия, готовили базы. На сходе с гор к равнине они готовили трамплины для весеннего броска.
Чтобы защитить себя от вылазок боевиков, мы заминировали все подступы к лагерю, и лишь разведчикам, то и дело уходившим на задание в горы, были известны проходы в минных полях. Главной тактикой для нас стало прочесывание горных лесов. Этим занимались специальные отряды, которые могли сутками плутать где-то, отыскивая и уничтожая базовые лагеря противника. Им помогала авиация.
Еще в октябре нам объявили о том, что войсковая фаза контртеррористической операции в Чечне закончена и начинается фаза наведения порядка в республике силами МВД. Нас, пехтуру, даже собирались отвести подальше от гор и населенных пунктов, которые мы блокировали и возле которых стояли базовыми лагерями. Но вскоре активизировавшиеся боевики заставили командование Объединенной группировки усомниться в правильности своего решения.
Приказ командира — закон для подчиненного. Слыхали о таком? Слыхали-то они слыхали, но домой- то, в мирную жизнь очень хочется. Уж лучше бы не смущали обещаниями о скорейшем выводе — воевали бы себе по привычке да воевали. А так уже настроились, и попробуй сейчас разрушить этот настрой.
«Полкан», видя такое дело, начал свирепеть. А тут снова из округа приехали с проверкой и, как водится, устроили Дегтяреву разнос, пообещав поставить вопрос о его несоответствии. Когда начальство уехало, Семен Семенович, или, как его все называли, Сем Семыч, стал похож на разбушевавшегося Фантомаса. К нему, понимаешь ли, эти «приезжие пижоны» придрались за то, что в полку отсутствует книга жалоб и предложений. «Рехнулись они, что ли?!! — возмущался „полкан“. — Чтобы в полевых условиях да книгу жалоб и предложений заводить? Да где это видано? Это что — война или продовольственный магазин?»
И все-таки книгу завели, и теперь она без единой записи лежала в палатке «досуга и информирования». Жалоб и предложений, что накопились в душе офицеров и солдат, в такую книгу не запишешь. Здесь один путь — обратиться к Богу с молитвой. Больше никто и ничем помочь нам не мог.
XXXI
В последний раз я побывал в Грозном за неделю до того, как из него с большими потерями вышел Басаев.
В те дни в Грозном бензин был дефицитнее, чем установки «Град». Поэтому самым популярным видом транспорта был велосипед. Это надо было видеть: бородач-боевик с гранатометом за спиной катит по улице на древнем, скрипящем велике. Я это видел собственными глазами: знакомый комбат осматривал в бинокль из окна полуразрушенного дома улицу и вдруг стал давиться со смеху. Что случилось? — не понял я. Да и другие, кто был с ним рядом, удивленно посмотрели на подполковника. А он сует мне бинокль. На, дескать, посмотри на цирк. Я глянул и тоже засмеялся.
Меньше других кварталов обстреливали третий микрорайон. Наверное, наши считали, что палить по многоэтажкам — только боеприпасы расходовать. В квартирах здесь никто давно не жил, все перебрались в подвалы. В том числе и боевики. Их основные силы были сосредоточены в центральной части города и Черноречье — там шли бои.
Чеченское командование считало, что федеральные войска войдут в Грозный с нескольких направлений и устремятся в центр. Поэтому по внутреннему периметру города круглосуточно, сменяясь каждые четыре часа, несли службу посты боевиков. За городскую же черту к российским позициям выходили только разведка и снайперы.
Остальные, забравшись в подвалы, ждали команду «В ружье!». Время от времени эта команда звучала. Чаще всего это происходило тогда, когда та или иная группа федералов натыкалась на противника. Так было, когда наши БТР заскочили с Ханкалы в район площади Минутка. Я видел это место. До Минутки от него — несколько сотен метров. Пара разбитых из гранатометов бронемашин, несколько трупов солдат — вот все, что осталось от разведгруппы.
В городе оставалось немало жителей, но себя они ничем не выдавали, и только когда наступали сумерки, в окошках подвалов начинали мелькать зажженные свечи. Женщины выносили за ворота столы, раскладывали на продажу нехитрую снедь — лепешки, крупу, сигареты, печенье. Все это было из прежних запасов. Люди, занимавшиеся торговлей, боялись далеко отходить от своих подвалов — каждую минуту то бомбежки, то обстрела ждали. Прошлую войну они как-то пережили, хотели пережить и эту.
Но продукты у населения были на исходе. Наступал голод. Люди доедали последние соленья, кончалась и мука, из которой делали лепешки. Настал момент, когда вода из речки считалась праздником. А воду грозненцы брали в основном из Сунжи и Чернореченского водохранилища. Потом они ее отстаивали по нескольку часов от мути, фильтровали через тряпку, кипятили. Кто сам по воду ходил, кто у водовозов ее покупал. Эта профессия в Грозном была самой популярной. Вода была дороже жизни. Приладят водовозы на крыши своих машин белые простыни, это чтобы самолеты федералов их не разбомбили, и едут за водой.
Зарабатывали деньги по-разному. Молодые чеченцы, из тех, что не воевали, нашли более прибыльное занятие. Они работали проводниками. За пятьдесят — сто долларов выводили беженцев из города за линию фронта. Дело нелегкое: порой за ночь приходилось отмахать не один десяток километров. И весьма опасное: по ним стреляли в темноте и боевики, и федералы, а кроме того, можно было и на мине подорваться.
Боевики уходить из города не торопились. Они ждали штурма и надеялись выстоять. А сдаваться не собирались, хотя российское правительство объявило для них амнистию. Не верили они в нее. Об этом говорили пленные мятежники. Местные ополченцы, которых Даурбек Бесланов набрал в свой отряд в родном Урус-Мартановском районе, приступили к «зачистке» городских окраин. Но никто из нас этих «зачисток» не видел. Стали говорить о том, что со стороны Бесланова заявление о «зачистках» чистой воды вранье. Дескать, никогда он в своих стрелять не будет.
Наше командование, в свою очередь, заявило, что Грозный полностью блокирован, оставалось, дескать, применить новую тактику к боевикам, которую мы уже успели прозвать тактикой «выдавливания». Но и нашим начальникам мы не верили. Говорить о том, что город находился в кольце наших войск, можно было лишь с большой натяжкой. Мы-то знали, что по ночам боевики могли спокойно покинуть город и так же спокойно вернуться потом назад. Но с каждым днем щелей вокруг города становилось все меньше и меньше. Кольцо федеральных войск сжималось.
Вольготнее боевики чувствовали себя в горах. Там леса, глубокие ущелья, в общем, схорониться было где. Но командование требовало, чтобы войска активизировали свои действия в горах, чтобы противник ни днем ни ночью не мог чувствовать себя в безопасности. Короче, было решено кончать с мятежом в Чечне. Но одно дело сказать, другое сделать. Мы же не вели тотальную войну с чеченцами, и поэтому нам было трудно определить, кто есть среди них друг, а кто враг. А еще было мирное чеченское население, а еще было мирное русское население. В такой обстановке нам приходилось туго. Противнику в этом отношении было легче. Все русские — враги, из этого и исходили боевики. Они били по нам почем зря. Мы же думали о том, как бы не зацепить гражданских. За это карали строго.
