Тут я вспомнил одну слышанную вчера краем уха сплетню. Димка должен знать, правда или нет, он же на музыку каждый день ездит.
— Дим, а правда, что мерцающие магазин ограбили рядом с музыкальной школой?
— Не ограбили. Они деньги оставили. Только эти деньги ФСБ-шники увезли исследовать. А магазин ни с чем.
Исследовать… хотя, почему бы и нет? Ведь ни один мерцающий в руки людей пока что не попал. Если бы попал, из этой новости не стали бы секрета делать.
— А что они взяли? — спросил я. — Правда, что там компьютерные программы всякие крутые были?
— Диски там были, — ответил Димка. — Обычные хорошие диски. Библиотеки, энциклопедии. Игры. Музыка, фильмы. Там классный магазин. Я как захожу, каждый раз слюнки текут.
Димка замолчал. Вздохнул. Мне даже показалось, что он завидует мерцающим, нагребшим гору классных дисков. Интересно, сколько же времени прошло, подумал я. Пора бы кому-нибудь прийти. Хоть кому…
Мы молчали долго. Тишина сгустилась вокруг нас. Такая… мертвая. Глухая, вязкая… от такой тишины время останавливается. Может, уже день прошел. Может, уже и ночь скоро кончится…
Тишину разбил дрожащий Виталькин голос.
— Ребята, давайте поговорим, а? Страшно… Дим, расскажи что-нибудь!
— Мы в Ростов должны завтра ехать, — тоскливо сообщил Димка. — На джаз-фестиваль. Если не выберемся, придется ребятам без меня… а как без меня? Что за джаз без саксофона?
Димка замолчал. Встал. Засунул руки в карманы.
— Ты что? — спросил Виталька.
— Да забыл совсем, — Димка достал из кармана что-то маленькое, блестящее. — Подарок твой. Как говорится, поздравляю с днем рождения и все такое. В смысле, конечно, не до поздравлений сейчас… короче, хочешь, сыграю?
— Что это?
Димка ответил:
— Губная гармошка. А чего, классно звучит.
Он поднес гармошку к губам. Гармошка пискнула. Скрипнула. Кашлянула. А потом…
Я и не знал, что на губной гармошке можно такое вытворять. Я вообще не знал, что музыканты вытворяют и такое! Ни в школе на уроках музыки, ни по телеку я такого не слышал.
— Это и есть твой джаз? — спросил я.
Димка кивнул. Кивнул, не переставая плести узловатые кружева неровной, рваной, стремительной мелодии.
Когда гармошка замолчала, тишина показалась мне жуткой вдвойне.
— Сыграй еще что-нибудь, — попросил я.
— Да я так больше ничего и не умею, — виновато сказал Димка. — Это мы прикалывались с ребятами. «Соло для саксофона» на губной гармошке…
— Сыграй тогда еще раз, — прошептал Виталька.
Дверь открылась, когда Димка играл «Соло» в четвертый раз.
Я первый раз видел мерцающего так близко. Посреди затопившего мозги дикого, слепого, безрассудного ужаса прорезалась до странности спокойная мысль: «Он в самом деле как перематывающийся видик». Мерцающий двигался рвано, неровно и быстро. Невозможно быстро. За ним трудно было уследить. На нем трудно было сосредоточиться. И — на него трудно было смотреть. Глазам трудно. Так бывает, когда весь день просидишь за компьютером. Но отвести взгляд — еще труднее.
Мерцающий вошел — и замер.
Виталька вскочил. Димка медленно опустил гармошку и так же медленно, словно через силу, встал. Только я остался сидеть — ноги опять стали ватными, и мне так стыдно стало за эту слабость, за страх, но стыд был… не важным, наверное. Потому что дураку понятно — всё.
Мерцающий пошел к нам. Странно — он ведь быстрый, очень, но казалось почему-то, что он не торопится. Что нарочно идет медленнее, чем может.
В следующий миг я понял, что он идет к Витальке.
Виталька, наверное, тоже это понял. Потому что он попятился. Попятился, зацепился за угол ящика и рухнул спиной на яблоки. Молча.
Мерцающий дернулся вперед, наклонился.
А Димка шагнул чуть в сторону — и оказался между ним и Виталькой.
Мерцающий задел Димку за руку. Чуть-чуть. Я видел, он совсем не хотел касаться Димки. Он пришел за Виталькой.
Никто не знает, почему мерцающие не нападают на кого попало. Но эту странность заметили быстро — они всегда приходят за конкретным человеком…
Димка закричал.
И я, кажется, тоже закричал… не помню.
Виталька плакал. Я дрожал. Крупной, отчетливой, гадостной дрожью. Спасения нет. Никто не придет на выручку. Им не до нас. А может, их и нет уже никого. Через час, или завтра, или через минуту войдет еще один мерцающий — и всё кончится. Прикосновение Чужого будет последним, что останется мне в жизни. Я заору от дикой боли, а потом… не знаю, что потом. Хорошо, если ничего… если я просто умру на месте от боли.
Дверь открылась.
Вошел мерцающий.
Он остановился рядом с нами. Этот был намного быстрее предыдущего. И, мне показалось, решительнее. У его ног лежала губная гармошка. Димкина…
Я не уловил, как она оказалась в руках Чужого. Быстрые они… наверное, взаправду быстрее пули.
Мерцающий поднес гармошку к губам и заиграл.
Он заиграл «Соло для саксофона». Точь-в-точь, как играл Димка.
— Гад, — звенящим голосом сказал вдруг Виталька. — Димку, сволочь, сожрал. Или что они там с людьми делают… чтоб уметь все, что люди умели.
Мерцающий поднял руку и отчетливо покрутил пальцем у виска. Точь-в-точь как Димка. Не переставая плести узловатые кружева неровной, рваной, стремительной мелодии.
Одно дело уметь, подумал я. И другое — чувствовать. Думать. Музыку играть!
— Димка, — сказал я. — Дим… это ведь ты, правда?!
Мерцающий кивнул. Не переставая играть…
Я встал. На этот раз ноги меня послушались… и руки тоже… я толкнул Димку ладонью в грудь. Чуть- чуть. Просто чтобы коснуться.
Мир взорвался.
Мир взорвался, обернулся кипящей мерцающей лавой, раскаленным мерцающим воздухом… ласковой мерцающей темнотой… ласковым шепотом в голове: «Не бойся, Игорек… не бойся… все хорошо, честно!»
Я и не боюсь, подумал я.
Димкино одобрение обдало меня ласковыми щекочущими брызгами. Кажется, Димка извинялся, что считал меня трусом. Я брызнул в ответ: «Да что, я же просто догадался… это ты герой, Витальку заслонил. Дим, а кто это был?»
«Тетя Тая».
Я открыл глаза. Димка и не смотрел на меня, оказывается. Он смотрел на Витальку. Виталька лежал на полу, голову его поддерживала тетя Тая — теперь-то я без труда ее узнал. Виталька подернулся мерцающей рябью, заблестел, как солнечная дорожка на море… потом блеск угас, мерцание приутихло, и моих мыслей коснулось Виталькино недоумение: «Что это со мной было?»
