трепета, который в прежние времена лежал в основе дипломатических успехов империи. Тысячелетний слой древнего мифа, что дороже листового золота, был безжалостно содран.
Теперь Константинополю оставалось только гнить заживо. Итальянцы из Венеции, Генуи и Флоренции использовали город в качестве перевалочного пункта на пути в Причерноморье, где вели выгоднейшую торговлю. Они жили на другом берегу Золотого Рога, в поселении, называвшемся Пера («его можно уподобить Саутуарку близ Лондона»), откуда могли наблюдать, ежели им было угодно, как сменяют один другого византийские императоры в круговерти мятежей и предательств, как подвергают они своих предшественников унижениям и выжигают им глаза.
Словом, Византийская империя пребывала не в самом подходящем состоянии для столкновения с турками. Бурса пала в 1327 году после десятилетия жизни в постоянном страхе, завершившегося кошмаром осады; после взятия города его улицы были завалены трупами. Никея, где в 325 году был сформулирован символ веры, сдалась в 1329-м; напрасно предшествующие пять лет ее жители вглядывались в горизонт, ожидая, не идет ли на помощь войско из столицы. Турки продвигались вперед с поразительной легкостью — казалось, им помогает само Провидение. Мусульманское государство Кареси, измученное междоусобицей, не смогло оказать сопротивления, и в 1344–1345 годах само упало в их руки, словно созревший плод, благодаря чему Орхан, сын и наследник Османа, овладел южным берегом Мраморного моря. Многие века там, где маленькое Мраморное море, переполненное изливающейся из Черного моря водой, устремляется сквозь узкий пролив в море Эгейское, на европейском берегу, на Галлиполийском полуострове, стояла крепость, охранявшая морской путь в Константинополь. Азию и Европу в этом месте разделяет узкий пролив Дарданеллы, который древние греки называли Геллеспонтом: здесь, согласно мифу, прекрасная Гелла, бежавшая от своей мачехи, не удержалась на спине златорунного барана и утонула. Византийские греки не раз приглашали турок помочь им в своих междоусобицах, так вышло и в 1354 году, когда прямо на европейском берегу пролива византийский регент поднял восстание против своего юного подопечного, императора. Мятежник — его звали Иоанн Кантакузин — обратился к Орхану, ближайшему турецкому бею, то есть военачальнику, с просьбой прислать войско на подмогу. Создается впечатление, будто османы, дойдя до Геллеспонта, могли лишь с вожделением взирать через пролив, пока византийцы сами не предложили перевезти их на другой берег.
Воины Орхана переправились из Малой Азии в Европу в 1354 году, и не успели они освоиться во Фракии, как в дело вновь вмешалась рука Провидения. Ночью 4 марта 1356 года на Галлиполийском полуострове произошло сильное землетрясение — как раз когда османское войско готовилось вернуться в Азию. Стены греческой крепости, охранявшей пролив, рухнули, словно опускающийся на колени верблюд; турки поспешили занять развалины, и с тех пор христианские корабли — генуэзские, венецианские и византийские — выстраивались в очередь, чтобы возить их с одного берега на другой и обратно.
Расхлебывать кашу, которую заварил Кантакузин, пришлось его наследникам. Во Фракию устремился поток мужчин, женщин, детей, дервишей, овец и лошадей. Летучие отряды турецких конников проникали в балканские долины, где их ждал рай скотовода: свежая вода, зеленая трава и тень раскидистых дерев. Турецкие беи начали обустраиваться в своих фракийских поместьях, пока их предводитель из дома Османа был занят защитой своих земель в Малой Азии. Появлялись тут и там дервишские обители, турецкие крестьяне обзаводились хозяйством и пастбищами, и на протяжении жизни одного поколения Фракия превратилась в страну, населенную турками. Эдирне, греческий Адрианополь, главный город этой области, перешел в их руки в 1362 году.
Сменявшие друг друга византийские императоры предпринимали попытки заручиться западной помощью против надвигающейся турецкой угрозы и даже готовы были поступиться своими религиозными убеждениями, однако никто особенно не торопился им помогать, обещания переменить веру никогда не были по-настоящему искренними, да и для самих жителей Константинополя обставленные сложными условиями уступки, которые делал их император римскому папе, ровным счетом ничего не значили — они просто не обращали на них внимания. В 1366 году, когда Кантакузин, ставший к тому времени императором Иоанном VI, возвращался из Буды, где безуспешно пытался уговорить венгерского короля Людовика Великого начать войну против турок, его захватили в плен болгары. Четыре года спустя, когда он объезжал западные города в надежде собрать деньги и войско для защиты империи, венецианцы посадили его в долговую яму. В 1356 году Орхан пожелал жениться на его дочери — и пышная флотилия из тридцати кораблей отвезла Феодору к жениху-варвару — всего-то километров за сто от дома. Двадцать лет спустя, когда турки завоевали Македонию, византийцы приходили к ним и умоляли накормить.
Турки не были единственными претендентами на европейское наследство слабеющей Византии. Чем тусклее становился отблеск ее величия, тем выше поднимали голову военные вожди самого разного калибра, сдували пыль с древних горделивых титулов, столетия назад отнятых греками: хан, король, царь, воевода, бан, деспот. Они правили государствами столь же разномастными, как их титулы: от шатких империй до окруженных стенами городов. Все они плыли в русле мелеющей византийской цивилизации и подкрепляли свои притязания изрядными дозами вымысла. Незадолго до прихода турок Стефан Душан, король Великой Сербии, «император румелийцев и христолюбивый царь Македонии», построил свою империю вдоль старинных торговых путей, соединявших Рагузу, Адрианополь, Белград и Салоники. Ублажая магнатов за счет крестьян, он объединял под своей властью их мелкие владения, однако его империя оказалась столь же непрочной, сколь надуманным был его титул. В 1356 году, повинуясь зову своей византийской мечты, Стефан выступил в поход на Константинополь, однако по пути умер, и созданная им Великая Сербия, просуществовавшая так недолго, но отбросившая такую длинную историческую тень, распалась на множество мелких владений и шесть княжеств покрупнее. Османы уничтожили два из них в 1371 году, когда впервые прорвались в долину Марицы. Ни в 1387 году под Нишем, ни в 1389-м на Косовом поле сербские военачальники не смогли остановить продвижение турок и предотвратить падение Сербии. Расколотое государство признало зависимость от османов, а в 1448-м потеряло последние остатки самостоятельности.
Болгары были увлечены гибельной мечтой о воссоздании своей империи XI века. Венгры, почуяв, что они сильнее, посадили в Болгарии своего бана, который продержался семь лет (притом что венгры оставались единственными серьезными соперниками османов за влияние в регионе до 1526 года). Один из пелопонесских деспотов, одержимый больной фантазией, принялся строить в Мистре платоновское государство. Отряд ошалевших наемников из Каталонии возомнил, что может завоевать Анатолию. Повсюду бродили банды православных монахов, полагавших, что они могут проложить себе дорогу в рай с помощью оружия и убийств. Османы беспристрастно смели с пути всю эту братию — и царей-философов, и рыцарей в доспехах, ибо османы воплощали свои мечты в жизнь здесь и сейчас, не выпуская меча из рук. «Не было ни государя, ни военачальника; не явилось никого, кто мог бы спасти свой народ. Храбрые сердца воинственных мужей обратились в сердца слабых женщин. Воистину, — писал один македонский монах, с отчаянием тем более искренним, что турки уже стояли у ворот Скопье, — воистину, живые завидовали мертвым».
Местные правители, слишком привыкшие полагаться на хитроумные интриги и переговоры, фатально недооценивали решимость османов в достижении поставленной цели, равно как и численность резерва, который те могли при необходимости перебросить через Геллеспонт. Балканские правители поначалу не имели ничего против турок, воспринимая их в первую очередь как потенциальных наемников (а те зачастую действительно становились наемниками), и не догадывались, что потомки Османа лелеют совсем другие, куда более честолюбивые планы. По мере продвижения турок балканские правители один за другим просили у них покровительства — и слишком поздно осознавали, что назад дороги нет. В 1372 году болгарский царь Шишман признал Мурада, сына Орхана, своим сюзереном, однако в 1388-м, ободренный победой короля Твртко над турецкой армией, явившейся захватить Боснию, отказался от клятвы верности. Не прошло и года, как Шишман был атакован, разбит и унижен; его лучшие войска были отправлены в Анатолию на войну с эмиратом Карамана (причем, как считается, именно в той войне турки впервые применили огнестрельное оружие). Через семь лет Шишмана казнили. (Его сын, впрочем, зла на турок не держал, принял ислам и был назначен наместником Самсуна, что на черноморском побережье Анатолии.)
