Вот и все, отец Стефан. Всего пять дней минуло с той ночи, когда я спас мою Изольду.
Марианна вызвала хирурга, тот остановил кровь и зашил рану. Меня перевезли в Дрезден, чтобы продолжить лечение, но в рану попала инфекция. Сейчас уже поздно, зараза проникла в каждый уголок моего тела… Зато Марианна… она свободна! Вы понимаете? Взгляните в окно. Рассвет близок.
Свет! Свет!
О этот свет!
Приходит день, и отступает ночь…
Морфий уже не действует. Боль вернулась в мое тело. Больше мне нечего вам сказать.
Я слышу, приближается экипаж. Это она — моя жена, Марианна. А сейчас вам пора уходить, отец Стефан. Если встретитесь с ней, благословите ее, святой отец, благословите ее…
[…]
О нет, святой отец! Я уже говорил, что не нуждаюсь ни в соборовании, ни в отпущении грехов… так что закройте свою Библию. Все что мне нужно — это ответ, ответ на вопрос всей моей жизни. Он терзает меня с самого рождения. Он вошел в мою плоть с первыми звуками. Он отдавался эхом в моей голове, когда я обрел звук любви. Я читал его в глазах своих жертв. Но даже избавив Марианну от древнего заклятия, я так и не нашел ответ. О, отец Стефан! Вам ведома вечная любовь, любовь Господа. Так скажите, в чем мой грех?
Послесловие к тетрадям
Я, Юрген цур Линде, священник, закончил чтение трех тетрадей, содержащих исповедь тенора Людвига Шмидта фон Карлсбурга, когда колокола аббатства Бейрон зазвонили к заутрене. Я спрятал обе рукописи — «Воспоминания немецкой певицы» и тетради отца Стефана — в тайнике и замаскировал отверстие. Потом вышел из кельи и направился во двор. Утро дышало прохладой, еще не рассвело. Повара и поварята разгружали повозки: тащили тяжелые ящики с овощами и фруктами на кухню. Монастырский кузнец, грузный, с черной бородой, правил подковы мулиц. Заспанные послушники торопились в часовню, задирая подолы ряс, чтобы ускорить шаг. Аббатство просыпалось.
Во время заутрени я, не переставая, думал о Людвиге Шмидте. Что стало с его душой? Принял ли ее Господь в Царстве Небесном? И тут же содрогнулся от собственного благодушия. Как я мог сомневаться в участи изверга, который убил более трехсот женщин и сверх того стал причиной смерти господина директора и тети Констанции?
Мои принципы пошатнулись. Законы морали требовали осудить тенора, но мое сознание противилось этому вердикту. Над Людвигом Шмидтом фон Карлсбургом довлела иная воля, с которой он не мог совладать. Сумел бы самый лучший пловец плыть против течения Рейна? Так что в моих глазах Людвиг Шмидт был скорее жертвой, нежели преступником. Меру его страданий не дано познать ни одному человеку. Так как я мог судить его? Его последнее деяние, несомненно, явилось великим подвигом: своей смертью он искупил грехи наследников Тристана и Изольды. Не то ли сделал Господь наш Иисус Христос, взойдя на крест во имя спасения рода человеческого? Так и Людвиг пожертвовал жизнью, чтобы освободить Марианну от чар древнего заклятия. Какое великодушное и самоотверженное деяние!
После обеда я направился к отцу Игнатию, самому старому бенедиктинцу из живших в аббатстве Бейрон. Отцу Игнатию минуло девяносто лет. Тело его было немощно, но он сумел сохранить ясность ума. Премудростью своей отец Игнатий превосходил любого немецкого философа.
Мы прогулялись до каменной стены, окаймлявшей южную часть аббатства. Отсюда открывался
