Эту песню лихо подхватили соседние струги. Еще ярче запылали на берегу костры, еще глубже стали вонзаться золотые кинжалы в Волгу — отраженные огни.
Синезвездная ночь чуть стала бледнеть на востоке. За Волгой над росными лугами смутно повеяли опаловые туманы, сливаясь с фиолетовыми лентами дыма от костров.
В раскаленной тоске припала знойным телом к Степану Мейран.
Она не сводила с него бархатных глаз, будто жадно допивала до дна кубок своих последних минут.
Задыхаясь от грядущей неизбежности, она отрывисто шептала Степану:
— Пойми и сделай так. Прошу, повелитель, исполни. Скорей. Пока еще темно. Много вина выпила с тобой. Много счастья. Спасибо, родимый, единственный. Начало мое и конец мой. Песня из сада дней моих. Любовь неземная. Возьми. Подыми на своих сильных руках высоко. К небу. И брось в Волгу. Так хочу. Подари меня Волге. Мне не страшно. Нет. Я тебе буду петь. Слышишь. Буду петь о любви. Скорей. Звезды, что лежат на дне Волги, возьмут меня. Возьмут к себе звезды. Сделай так, повелитель, любимый мой. Волга унесет меня в Персию.
На вытянутых руках гордо вынес Степан из палатки полуобнаженную принцессу.
Вынес и стал с ней посреди палубы в круге пира.
Все смолкли, как перед чудом.
Принцесса змеино обвила голыми руками могучую шею Степана и несводно смотрела с огненной любовью-скорбью в небомудрые детские глаза возлюбленного.
Степан крикнул неграм:
— Жбра-маю-харра-оу!
Негры запели грустную, расставальную песню, медленно ударяя в ладоши:
Степан сквозь песню негров, будто сквозь сон, с кубком вина, поднесенным Васькой Усом, отрывно говорил:
— Пришел час разлучный, тяжкий, назначенный. Улетает от нас заморская лебедь-принцесса персидская. Догорает любовь моя безбрежная. Кончается песня любинная. Волга, Волга, и прими, и храни, и неси, неси бережно с любовью до берегов персидских. Приюти сердешный, последний завет мой. Как принял я, как хранил я, как любил я. Неси и передай там крыльям утренним, покою небесному, садам цветущим. А ты, принцесса, прости меня, удальца отпетого, прости и благослови на вечную тоску по тебе, возлюбленная, прости. Я исполняю мудрую волю твою. Прощай, красота. Прощай!
Степан поднял с полу свой алобархатный кафтан, завернул в него принцессу, связал узлом кафтанные рукава на ее груди, припал к устам долгим поцелуем, подошел к борту, шатаясь от мученских слез, и со всего размаху кинул принцессу в Волгу.
— Эхх-ма! Прощай счастье!
И не стало принцессы.
Степан впился осиротевшими глазами в синее место, куда упала принцесса. Слезы жгучим источником струились на грудь. Руки остались протянутыми.
Негры смолкли.
Все смолкли.
Смолк весь мир вокруг.
Степан будто вдруг очнулся. Взглянул на струг, на удальцов, на негров, взглянул на звезды, захватил голову руками и зарыдал; видно, не стерпел нестерпимой боли.
Васька Ус налил кубок вина, протянул его Степану:
— На, Степан, выпей за помин. Не тужи. Будем жить.
— Нет.
— Ой, да что ты, Степан.
— Нет.
— Опомнись.
— Не хочу.
И Степан, разом выпив до дна кубок, нежданно бросился в Волгу, вниз головой.
— Спасай!
— Держи!
— Бросай, веревки!
— Спасай!
— Ныряй!
За Степаном бросились в Волгу спасать и Васька Ус, и Фрол, и все друг за другом.
И когда спасли и вытащили Степана, негры запели веселую песню, заплясали, ударяя быстро в ладоши.
Степан крепко обнялся с друзьями за пьяным столом.
Много он пил вина, жадно запивал свое горе-тоску, много пел, заглушая сердце, много и слезно рыдал, вспоминая принцессу, и много смеялся, прославляя прощанье:
— Эй! За помин! Хорошая баба была!
Васька Ус ревел в песне, приплясывая с горя-радости:
Степан взметнулся, вскочил, за грудь схватился, будто сердце захотел вырвать, на предрассветную зарю устремился:
