— Вместе? — предложил Пинкер.
Он влил кофе из ложки в рот. Я последовал его примеру. Мы втянули и задержали жидкость во рту, вот он выстрелил тонкой темно-коричневой струйкой точно в ведро. Я склонился над ведром, помедлил, чтоб собраться с мыслями, и плюнул, стараясь, чтоб вышло как можно деликатней. Увы, моя деликатность возымела обратный результат: брызги грянули врассыпную по стенкам и дну ведра. Иные и вовсе разлетелись за его пределы.
— Мне ужасно неудобно… — произнес я, покраснев, как рак.
Но Пинкеры меня не слышали. Плечи у папаши тряслись. Из-под ресниц зажмуренных глаз текли слезы. Обхватив себя руками, Эмили раскачивалась взад-вперед на своем стуле, отчаянно тряся склоненной головой в попытке одержать смех.
— Как вижу, вам смешно, — надувшись, сказал я.
Пинкер положил руку мне на плечо:
— Если как поэт вы так и не состоитесь, — задыхаясь от смеха, произнес он, — у вас определенно есть шанс для мюзик-холла. Какова, сэр, поза перед выходом — просто-таки великолепна. Как будто вы вот-вот разразитесь монологом, а не слюни развесите.
— По-моему, слюни я не развешивал!
— А лица выражение каково! — с пафосом продолжал Пинкер. — Сколько достоинства! И как славно, как комично изобразили вы изумление.
— Совершенно не понимаю, о чем вы… — Щеки у меня продолжали пылать.
— Мой милый юноша, — сказал Пинкер, внезапно принимая серьезный вид. — Вы уж простите нас. Мы вдоволь над вами поизмывались. Прошу вас, возвращайтесь к своим обязанностям.
Пинкер направился к двери. Он вышел, и воцарилась тишина.
— Полагаю, я смешон в ваших глазах, — с горечью произнес я.
— Нет, Роберт, — мягко сказала Эмили. — Но, возможно, теперь вы сами себе смешны, а это, я думаю, как раз то, чего добивался отец.
— Да. Я понял.
— Если уж нам предстоит работать вместе, надо, чтоб нам было удобно друг с другом. Такое невозможно, если кто-то все время пытается главенствовать.
— Да. Понимаю.
— Обещаю, что не буду смеяться над вами, если вы обещаете со мной не флиртовать.
— Отлично. Даю вам слово.
Я тяжело опустился на стул.
— Поверьте, — добавила Эмили, и губы у нее дрогнули, — если кто теряет при этом уговоре, то это я.
Глава девятая
Основная трудность словесного описания кофейных ароматов упирается в наш язык. Хотя существует много слов, обозначающих зрительные, звуковые и осязательные восприятия, есть лишь немного слов для обозначения запахов и вкуса.
Вероятно, подозрения у Пинкера в отношении моих намерений сохранились. Как бы то ни было, но вскоре к нам присоединилась молодая темноволосая особа, немного моложе Эмили. Явившись, она грохнула на стол громадную кучу книг.
— Моя сестра Ада, — представила Эмили. — Ада, это Роберт Уоллис.
Сухое «очень приятно» Ады предполагало как раз обратное. Я взял одну из книг и взглянул на корешок: «Пробы воды в целях санитарии». Боже милостивый!
Ада забрала книгу у меня из рук.
— Труд профессора Фрэнкленда — нормативное пособие о роли химических соединений.
— Ада собирается поступать в Оксфорд, — сказала Эмили. — Вы ведь там учились, Роберт, не так ли?
Ада мгновенно встрепенулась:
— В каком колледже?
— Крайст Черч.
— Там хорошие лаборатории?
— Не имею ни малейшего представления.
— А что Кларендон? Достойное заведение?
Минут десять она подвергала меня перекрестному допросу насчет новых учебных аудиторий, женских колледжей, экзаменационных залов и прочего. Я ее разочаровал. Я мог бы описать рассветную прогулку по оленьему парку колледжа в обнимку с парочкой подгулявших друзей, или дневное плаванье на лодке в деревушку Уайтем, чтобы полакомиться жареной форелью, но о перечисляемых ею лекционных аудиториях и преподавателях я ничего в сущности не знал.
Однако присутствие еще кого-то рядом оказалось не без пользы. В конце концов общедоступность была целью нашего глоссария, и на Аде мы имели возможность апробировать успех нашего продвижения к цели. Кроме того, Ада поспособствовала нам и в практическом смысле, когда дело дошло до создания пробного экземпляра. Но я забегаю вперед.
Примерно в двенадцать Эмили потянулась.
— Может, это от непривычно активного мысленного напряжения, — произнесла она, — но, по-моему, я ужасно проголодалась.
— Этого следовало ожидать, — заметил я. — Подобно тому, как музыке надо основательно обучиться, прежде чем сесть и начать играть с листа, также необходимо и усердно отработать все гаммы и арпеджио естественных удовольствий, прежде чем утверждать, что кое-что познал.
Эмили уставилась на меня:
— Не хотите ли подобной витиеватой фразой сказать, что вы тоже голодны?
— Именно. Имеется ли у вас поблизости приличное заведение?
— На Нэрроу-стрит есть местечко, где пекут превосходный пирог с угрем. Признаться, последние минут двадцать я подумываю, не присовокупить бы к этому и что-то еще. Там подают к пирогу картофельное пюре, поливая слегка соком угря вместо соуса…
— Мне надо в Хокстон, купить кое-какие реактивы, — заявила Ада.
— Похоже, идти нам придется с вами вдвоем, — сказал я Эмили.
— Эмили, можно тебя на пару слов? — быстро сказала Ада.
Выйдя на лестничную площадку, они совещались о чем-то вполголоса. Я, разумеется, подошел к двери подслушать.
— …обещала отцу не делать ничего предосудительного!
— Ах, да уймись же ты, Ада! Скорей наша река покроется льдом, чем я поддамся на манерные комплименты мистера Уоллиса. Но если ты уж так озабочена, пойдем с нами.
— Ты же знаешь, я не могу. Придется тебе взять Лягушонка.
Я слышал, как Эмили выдохнула:
— Ну уж нет!
— Это почему?
— Лягушонок — это бесконечная болтовня, это невозможно!
— Так ведь, насколько я успела заметить, Роберт только и знает, что болтает! Но если тебе не противно идти с ним, изволь, иди, пожалуйста.
Мы шли по Нэрроу-стрит в совершенном молчании. Признаться, я все еще с обидой переживал
