интересует политика. Конечно же, первым долгом я бы испросил вашего позволения…
Линкер благосклонно улыбается:
— Пусть Эмили в свободное время занимается, чем ей заблагорассудится. Если вам, Артур, она может быть полезна, ради Бога, подключайте ее.
Глава тридцать четвертая
«Насыщенный» — определяет газы и пары, присутствующие в ярко выраженной крепости напитка.
На следующий день, едва мы пытаемся вздремнуть, поднимается дикий шум. С тяжелой головой просыпаюсь под звуки стрельбы. Трое бедуинов держат, прижав к земле, четвертого. Он молит о пощаде, исторгая свои мольбы нескончаемым потоком. То и дело пытается вырваться, но его поднимают, снова валят на землю, со всей силы пинают ногами. Похоже, он был схвачен, когда пытался бежать, прихватив кое-что из товара Бея.
Собрали импровизированное судилище — бедуины на корточках образовали круг, в центре стул для Бея, по обеим сторонам от него стулья для Гектора и меня. Предчувствуя, что должно произойти нечто малоприятное, пытаюсь устраниться, но бедуинов это огорчает.
— Вы должны присутствовать, Роберт, — весьма категорично говорит Бей. — По их разумению, они оказывают нам большую честь, представив вора на наш суд.
Нехотя я усаживаюсь. Вора выволакивают в круг, пинком заставляют пасть перед Беем на колени. Краткий диалог: обмен парой фраз, не более. Извлекается сабля и подается купцу.
Двое бедуинов поднимают вора с колен, растягивают его с двух сторон за руки. Непрерывный протест несчастного перетекает в вопль. Бей делает к нему шаг. Свист сабли. Один из держащих виновника отступает назад. Мгновение, и тот падает в противоположную сторону.
Державший вора за левую руку, продолжает его держать. А вор в ужасе смотрит на истекающий кровью обрубок. Кровь жутко, толчками исторгается наружу.
Не спеша, как дело привычное, один из погонщиков затягивает жгут вокруг кровоточащего запястья и, поддерживая, уводит виновника. Отрубленная кисть отброшена на землю перед Беем, который не удостаивает ее вниманием. Отбросив саблю, он покидает пределы круга. Бедуины, до этого хранившие настороженное молчание, принимаются буднично обмениваться впечатлениями, точь-в-точь как зрители после какого-нибудь домашнего спектакля.
Позже застаю Бея у мешков с товаром. Он хмур. Не хочу ему мешать, но он подходит ко мне.
— Наверное, вы считаете подобное делом неприглядным, — бросает он.
— Не берусь судить.
— Если бы я не вынес такой приговор — а он вполне соответствует их законам, — они бы его убили. При этом меня — и вас, и всех нас, ferengi,[41] — они считают слабыми, немужественными людьми. А в здешних краях слыть такими для нас весьма опасно.
— Понимаю.
— Понимаете, да?
Бей впился в меня взглядом, как будто искал во мне что-то, опровергающее мой ответ. Видимо, удовлетворившись увиденным, он хмуро изрек:
— Если бы лондонские любители кофе могли представить, какой ценой он достается, а, Роберт?
Теперь мы поднимаемся в горы. Полуразрушенные дворцы гнездятся на недостижимых скалах, над их зубчатыми стенами совершают свой облет орлы и коршуны. Видим коров — низкорослых и тощих, их головы венчают высокие, изогнутые в виде лиры рога. Даже у деревень вид иной. Вместо приземистых шатров кочевого люда здесь деревянные, крытые соломой хижины. Наружность жителей аборигенская: круглые лица, плоские носы. Странное смешение средневековья и древности: вряд ли меня удивит, если из-за поворота выскочит на боевом коне крестоносец.
Разбиваем лагерь у горного озера, заселенного пеликанами, и покупаем рыбу у местного жителя. Его весы ослепительно сияют, как будто выкованы из металла. Разводится огонь, жарится нанизанная на пруты рыба. Бедуины едят, тихонько переговариваясь между собой. После один за другим отправляются на ночлег.
Земля тверда, и ночь холодна. Я встаю и придвигаюсь поближе к огню.
Внезапной вспышкой высвечивается лицо за костром. Ее взгляд прикован к пламенеющим углям. В неистовом блеске глаз, как и на гладкой коже, играют отблески огня. Под покрывалом лицо волшебной красоты. Любая лондонская красавица жизнь отдала бы за такой овал.
— Ни о чем, кроме тебя, думать не могу, — шепчу я.
Мгновение мне кажется, что она не поняла. Как вдруг отчетливо, с четким акцентом она произносит:
— Не говори так. Так
— А если это правда?
Она презрительно фыркает:
— Говорил он тебе, как меня получил?
— Говорил.
— Любит об этом говорить. Думаю, ему в голову не приходит, что по мне лучше б меня купил тот, другой.
— Почему?
Она поводит плечами:
— Перед торгом нам позволили пойти и собрать свои вещи. Я помнила, что на одном стеклянном изразце есть трещина. Стала ковырять осколок, пока он не оказался у меня в руке. Потом запрятала в одежду. Решила, если новый владелец захочет взять то, за что заплатил, прежде я перережу ему горло, потом себе.
Она снова переводит взгляд на гаснущий огонь.
— Каждую ночь я ждала. Но Бей не приходил. Это могло только означать, что он хочет продать меня. Но и этого он не делал. Это было странно… наконец я сообразила. Он хотел владеть мной и одновременно беречь меня, как какую-нибудь драгоценность, которую только он может вынуть из шкатулки, полюбоваться и снова убрать.
Она резко поворачивается ко мне. В полумраке я ясно вижу из-под ее полуоткрытых губ зубы, белые-белые.
Я придвигаюсь к ней. Миг колебания, и вот наши губы соприкасаются. Она обхватывает руками мою голову, еле слышно произносит:
— Пусть меня покупают, пусть продают. Но сердце мое им не принадлежит.
Еще один поцелуй, дольше. Она оглядывается на тени спящих.
— Надо остерегаться. Казнят и за меньшую провинность.
Она накрывает нас обоих с головой двумя нашими одеялами.
Здесь, во тьме, в этом укрытии под одеялами, как в детской игре… Запах ее дыхания: мирра, корица, фиалки, мускус… вкус ее кожи, ее языка, нежная теплота поцелуя, звуки, роняемые ею, ее прерывистое дыхание.
И слова, которые она шепчет, прильнув к моим губам:
