Неплохое укрытие от непогоды… А если вы хотите дождливой ночью избить человека до смерти и сжечь его труп, то в первую очередь вам понадобится укрытие. Поспешно двигаясь вдоль стены здания, я вдруг услышала тихий звук, похожий на вой. Звук раздался пугающе близко. А сзади, издалека, донесся крик. Я резко развернулась на одной ноге и в процессе движения не столько увидела, сколько почувствовала, как что-то рассекает воздух, целясь мне в голову.
Удар! Никакой боли, только головокружение и невероятная слабость. Я знала, что должна бежать, однако ноги не слушались, а кто-то продолжал выкрикивать мое имя. Я неуклюже попыталась поднять баллончик, но он выскользнул из руки и со стуком упал на дорожку. Словно издалека, подступила боль, и в то же мгновение на меня обрушились новые удары. Теперь сбоку в голове взорвался целый фонтан боли. Я рухнула на колени.
«Надо что-то делать… Родители сильно во мне разочаруются… Ян был прав… Роб придет в ярость… Я должна все исправить…»
Мир постепенно отступал, но обрывочные мысли продолжали крутиться в сознании. Я упала, ударившись щекой о землю, открыла глаза и увидела сапог, занесенный над моим лицом. На этом — все…
После ухода Мэйв Гил был внимателен и предупредителен… даже слишком. Ходил за мной из комнаты в комнату и смотрел, что я делаю. У меня начался приступ клаустрофобии. Мне стало тесно в собственном доме, где я привыкла оставаться одна. На следующий день, когда Гил ушел, я вздохнула с облегчением. Он сказал, что хочет кое в чем разобраться. Я не стала уточнять, в чем именно, радуясь возможности немного побыть одной и подумать.
Да, я нуждалась в одиночестве, однако, когда бродила по дому, во мне словно бурлили пьянящие пузырьки счастья. Гил повсюду оставил свои следы. Наводя порядок, я напевала себе под нос, а потом набрала ванну, добавила в нее пену с ароматом розы, поставила на край бокал с рубиново-красным австралийским ширазом и долго нежилась в теплой воде. Без Гила было тихо, и я постепенно расслабилась, даже почти задремала, дав волю мыслям.
Я думала о Гиле, о том, что он говорил… и что делал. Затем неизбежно переключилась на Ребекку, благодаря которой мы с ним сошлись. Впрочем, он прав: будь она жива, мы никогда бы не стали встречаться. Ее смерть развязала нам руки. Да и я стала другой, более независимой. Впервые в жизни мне было так легко и комфортно.
Я подняла бокал с вином:
— За тебя, дорогая Ребекка! Спасибо тебе за все!
Вино пахло ежевикой и на вкус было божественным. Я медленно цедила его до тех пор, пока бокал не опустел, а вода в ванне не остыла.
Когда Гил вошел в дом (я дала ему ключ), я уже была одета и готовила ужин.
— Как вкусно пахнет!
Он вошел в кухню с таким развязным и самодовольным видом, будто выиграл приз, и остановился за моей спиной. Я бросила нож, которым резала брокколи. Он развернул меня к себе лицом и жадно поцеловал, словно мы не виделись несколько месяцев, а не часов. Я запустила пальцы в его волосы.
— Ты пила.
— Да, я открыла бутылку вина.
На столе стоял заготовленный для него бокал.
— Как романтично!
Он раздвинул мне ноги коленом, задрав мою короткую джинсовую юбку.
— Что у нас на ужин?
— Картофельная запеканка с мясом.
Он уже приспустил мою майку и целовал обнаженное плечо. Млея от ласк, я привалилась к кухонной тумбе.
— Выключи духовку. — Он резко отстранился. — Я часами думал о том, как мы будем заниматься любовью, и не хочу делать это второпях.
— Никто не хочет, — заверила я, решив, что ужин подождет.
Выходя вслед за Гилом из кухни, я заметила на столе небольшой черный глянцевый пакет квадратной формы с черными шелковыми плетеными ручками.
— Что это?
Он нахмурился, недовольный заминкой, но потом засмеялся.
— Какой же я болван! Надо было заранее догадаться, что ты не сумеешь пройти мимо пакета из ювелирного магазина.
— Из ювелирного магазина? — Я взяла пакет в руки. — А что там?
— Взгляни.
— Это мне? — Я с опаской держала пакет.
— Тебе, и только тебе.
Он прислонился к дверному косяку, наблюдая за мной. Я вытряхнула себе на ладонь маленький кожаный футлярчик и осторожно открыла крышку.
— О, Гил! Какие красивые серьги! — На черном атласе сверкали два круглых бриллианта в форме горошины, под каждым висела жемчужная капелька. — Можно их надеть?
— Пожалуйста.
Он снисходительно смотрел, как я побежала в коридор к зеркалу, откинула волосы назад и принялась крутить головой, любуясь обновкой. Жемчужины имели теплый розоватый оттенок, а бриллианты радужно искрились в лучах света точно крохотные фейерверки.
— Невероятно! Но зачем ты их купил?
— Захотел, чтобы у тебя было что-то свое, не ношенное другими. — Он встал за моей спиной, и я увидела в зеркале и его отражение. — Нравится?
— Очень!
— Тогда они твои. Только при одном условии.
Я почувствовала, как улыбка застыла на моем лице.
— Каком же?
— Отдай мне серьги Ребекки. Мне не нравится, что ты их носишь.
Я повернулась к нему.
— А что в этом плохого?
Он выглядел раздраженным.
— Неужели они для тебя так важны?
— Да, представь себе. — Я подбоченилась. — Послушай, Гил, для меня эти серьги всего лишь добрая память о Ребекке. Почему я не могу оставить их себе?
— Потому что Ребекка умерла. — Он смотрел на меня сверху вниз, и лицо его было непроницаемым. — А ты не она.
Я хотела уйти, но он схватил меня за руку и опять притянул к себе.
— Ты не она, Лу, и я не хочу, чтобы ты стала ею. Ты должна быть самой собой. Понимаю, тебе трудно забыть Ребекку: ведь она была твоей подругой, — но, пожалуйста, отпусти ее. — Он слегка встряхнул меня. — Ее больше нет, и не надо все время к ней возвращаться.
— Я знаю, что ее больше нет. И не так уж часто о ней говорю. Между прочим, сейчас ты первый упомянул ее имя, — резонно заметила я.
Он взорвался и закричал:
— Черт возьми, ты можешь хотя бы раз сделать так, как я прошу? Ведь это совсем не трудно!
— Гил!
Я уставилась на него потрясенная, и тем самым, похоже, еще больше его разозлила. Он все еще держал меня за руку и теперь резко рванул, протащил по коридору и швырнул на лестницу. Я растянулась на ступеньках.
— Иди принеси мне эти серьги!
Я секунду лежала без движения, ощущая на губе соленый вкус крови и чувствуя, как горит правая
