— Остановитесь, иначе моя светлость изволит применить грубую и нецивилизованную силу!
Кто-то из матросов охнул, остальные молчали, потрясенные таким святотатством. Морская Богиня наконец повернулась ко мне и, не отвечая, замахнулась снова.
Я увернулся легко, кулак просвистел мимо с такой силой, что статуя качнулась. Воспрянув духом, я сказал громче:
— Кто бы ни руководил вами, неразумная женщина, он пожалеет! Мы доберемся и до него, ибо нельзя женщин использовать так примитивно и не по назначению…
Статуя сделала ко мне шаг, развела руки, пытаясь сгрести в объятия. Мне все больше казалось, что некто незримый руководит ею, как огромной куклой, слишком уж неверные движения, раскачивающаяся походка, на ногах едва держится, хотя корабль покачивается едва-едва…
Я отступил к самому борту в том месте, где он сломан. Статуя подошла вплотную, снова тупо развела руки. Я поднырнул под правую, выскользнул сзади и, как только начала поворачиваться, с силой толкнул в спину.
Огромная и тяжелая, она лишь качнулась, я ударил плечом, и она накренилась, даже вскинула руки, словно намеревалась ухватиться за воздух…
Все охнули, когда она исчезла. Послышался сильный всплеск, я склонился над бортом, статуя вынырнула из волн, но сейчас это только огромное толстое бревно с множеством веточек.
На мостик взбежал Ордоньес, в руке меч, следом притопал Юрген, злой и готовый к бою.
— Пусть кто-нибудь посмотрит за нею, — велел я, стараясь, чтоб не видели, как меня всего трясет. — Все-таки мы на якоре.
Ордоньес громыхнул:
— Я готов сняться хоть сейчас!
— Уже рассветает, — успокоил я. — Все хорошо, адмирал. Буржуазное излишество, так мешавшее команде, с корабля убрано с Божьей помощью. В этом есть указание перста Божьего и Его благословление, чтобы корабли на верфях Сен-Мари строили без этих языческих штучек!
Он сказал в нерешительности:
— Но как же это совсем без…
Я удивился:
— Как вы стали пиратом, дорогой адмирал? Вы живете по шаблонам, как прирожденный царедворец!
Он пробормотал:
— Сколько я видел кораблей… и сколько топил… все были украшены от бугшприта до киля… Может быть, вместо Морской Богини поставить Деву Марию?
— И ее не надо, — твердо сказал я, — и все. Зато никто не скажет, что нам помогла святая Богородица! Все будут знать, что победы — наша заслуга!
Ордоньес промолчал, а Юрген сказал нетвердым голосом:
— Ну вообще-то да, хотя и тревожно… Всегда как-то с Морской Богиней по морям хаживали… С другой стороны, вон как озверела!
— Женщины, — сказал Яков, — они такие. Тихая-тихая, улыбается и глазки строит, а потом раз…
Мишель пробормотал:
— Может, и лучше, когда без них. А то надеешься, что поможет, а она тебе пинка в зад…
Холодный рассвет окрасил небо на востоке. Ордоньес с неудовольствием посмотрел на все еще сверкающую луну.
— Ладно, пора, Юрген, с якоря сниматься!
Тот повернулся к матросам и заорал так, будто они находятся за несколько миль отсюда:
— На шпиль! С якоря сниматься!
Яков, его помощник, выкрикнул браво:
— Есть сэр!.. Эй там, на шпиль, с якоря сниматься!.. Быстрее, быстрее, лодыри!
Матиус Хельм хоть и простой баннерет, да еще на службе некого захудалого и мелкого, как городская муха, эрла, который сам вассал непонятного мне стекъярла, все же умен, наблюдателен и умеет делать выводы, как надлежит наследнику трона.
Встретив меня, поклонился изысканно и обронил:
— Позвольте выразить свой восторг, ваша светлость, вашим необыкновенным конем…
Я спросил настороженно:
— А что в нем необыкновенного? Ест да спит…
— Точно, — согласился он, но в голосе прозвучат неясный намек. — Ест да спит в трюме, словно понимает, что сейчас не его время. Не ржет, не пугается, не бьет копытами в стену, ни на что не обращает внимания, копит силы… Идеальный конь! Как, впрочем, и собачка…
Я развел руками.
— Вы меня удивляете, баннерет. Собачка уже всех достала. Кок ругается, уже начал запирать от этого милого песика все припасы, иначе тот сожрет все и еще попросит.
Он кротко улыбнулся.
— Все же уверен, ни за какие деньги не продадите.
— Верно, — подтвердил я. — Они друзья, а друзей разве продают? А так самые обыкновенные ленивые жруны.
Дэвид Ганшилд и Питер Мертон увидели, что мы беседуем, тут же повернулись и направились к нам. Ганшилд издали отвесил поклон, Мертон поклонился небрежно, как равный равному. Ганшилд сразу заговорил бодро:
— Ваша светлость, с такими кораблями станете властелином морей! Уже думаете о таком?
В его словах звучал ясный подтекст, я сказал мирно:
— Увы, думай не думай, но когда-то вольница заканчивается. Пираты, корсары, флибустьеры, альбатросы… это все красиво и романтично… для тех, кто грабит, а не для жертв, конечно. Но общество развивается лишь тогда, когда пиратов вешают… А мы ведь за прогресс?
Оба уставились на меня с недоумением, один черноволосый и гладко выбритый, другой весь в рыжей бородище от глаз и ушей, но оба широкие, крепконогие и плечистые, хваткие, такие с одинаковым рвением могут как ломать, так и строить.
— Мы за интересную жизнь, — проворчал наконец Ганшилд. — Как, догадываемся, и вы, ваша светлость.
Мертон кивнул, если на море они и были врагами, то здесь, на корабле, хищника еще более крупного, чем сами, чувствуют единой командой.
— Закон и порядок, — сказал я, — в душе мы все бунтари! А я еще какой… Но мы же знаем, правда? Порядок будет. Кто-то из нас сумеет приспособиться жить в обществе, прочие пойдут на виселицу, если раньше не повезет попасть рыбам на корм. Не думаю, что со мной согласятся многие, морганы и всякие рейли встречаются нечасто, но такова жизнь.
Они смотрели на меня с угрюмой подозрительностью, еще не поняли такую высокопарную речь, я сам не понял, на чьей я стороне, вроде мы сердцем на одной, умом — на противоположной.
Ганшилд почти прорычал:
— Я сказал насчет властелина морей… Но на островах могут обидеться. И не позволить.
— Мы выглядим такими слабыми? — поинтересовался я.
Он фыркнул:
— Два корабля? Не смешите.
— Два больших корабля, — подчеркнул я. — Очень больших.
— Но всего два, — напомнил он. — А вас встретят тысячи кораблей!
Я улыбнулся с подчеркнутой иронией:
— А наберется хотя бы сто?
Он спросил, в свою очередь:
— А вы представляете, сколько там островов?
Баннерет и Мертон, не вмешиваясь, смотрели и слушали, переводя взгляды с одного на другого.
