Обед я велел подать в свой кабинет, уверенный, что пожру быстро и в приятном одиночестве, одним глазом в карту, масляные губы можно о скатерть или о штору, если та на расстоянии протянутой руки, однако следом за подносом, на котором двое слуг внесли жареного лебедя с длинным ярким пером в толстой жопе, вошла сияющая леди Лилионна, присела в приветствии и тут же красиво и улыбчиво заняла кресло с другой стороны стола.
Я мэкнул в недоумении, но прикусил язык, а вдруг так надо по протоколу, а я из тех шибко умных, которые инструкций никогда не читают, а потом устраивают пожары. Слуги быстро уставили весь стол блюдами с жареным мясом, печеными и вареными яйцами мелких птиц, с тушками этих прожаренных малюток, карту аккуратно убрали и свернули в трубочку.
Леди Лилионна с прямой спиной и гордо-приветливым видом сидит в таком же, как и у меня, королевском кресле, что обеспечивает ей полную неуязвимость со спины, даже если в нее будут стрелять из башенного арбалета. Из такого сбивают драконов, но все равно стрела не пробьет толстую спинку, где внутри проложены три листа закаленной стали.
Я шумно потянул ноздрями, во рту сразу же начала скапливаться слюна, как у простолюдина, что недостойно крупного государственного деятеля.
— Сегодня же, — сказал я с подчеркнутым раздражением, — прикажу так вкусно не готовить!
Она широко распахнула невинные голубые глаза.
— Ваша светлость…
— Слишком вкусная еда, — объяснил я, — вредна для человека точно так же, как слишком пылкая и горячая любовь.
Она открыла и закрыла ротик, мило улыбнулась.
— Ваша милость шутит? Кто откажется от вкусной пищи? Вся суть любого пира в том…
Она озадаченно умолкла, сообразила, что перечит, а, судя по ее виду, это точно не входило в ее намерения.
— Лучшая приправа к пище, — сказал я твердо, — голод. Избыток пищи мешает тонкости такого изящного ума, как мой.
Она озадаченно смотрела, как я пожираю лебедя, оставив одни косточки, перешел на мелких жареных птичек, ел крабов едва ли не с панцирями, очистил блюдо с рыбой, не пропадать же добру, раз принесли…
Ее фрейлины Светана и Морена молча внесли на широких серебряных подносах украшенные золотом тарелки с краснобокими яблоками, толстыми грушами и налитыми соком гроздьями винограда, тихо и неслышно перегрузили с двух сторон на стол, церемонно и одинаково точно присели, склонив головы, и, придерживая растопыренными руками подолы платьев, так же бесшумно удалились.
Леди Гарция аккуратно зажигает свечи, я следил за ее точными движениями, выверенными настолько, что все проделает и с закрытыми глазами, прикидывал, случайно или нарочито поворачивается вот так задом и наклоняется весьма эротично, с виду такая тихая и скромная овечка, целомудренная и краснеющая от одного взгляда в ее сторону…
И не потому ли фрейлиной у леди Лилионны, что выполняют с нею одно задание?.. Надо будет похлопать ее по заднице на виду леди Лилионны. Если улыбнется победно, то да, это заговор, если приревнует…
— Ваша светлость, — проговорила Лилионна таким тихим голосом, что я едва расслышал. — Вы так задумались… мыслите о великом?
— Уже нет, — промычал я любезно с набитым ртом. — Только о ваших прелестях.
Она слабо улыбнулась.
— А что о них мыслить? Они все в вашем распоряжении, никаких тайн для вас там уже не осталось…
— Может быть, так и должно быть?
— Не знаю, — прошелестел ее нежный голос. — Если бы знала, как должно быть! Слыхала, в город прибыл великий прорицатель… Хотела узнать свою судьбу, но он исчез…
Я сказал небрежно:
— Зачем вам такая ерунда? Ваша судьба в ваших руках. Плюньте мне сейчас в суп — никакой прорицатель не спасет.
Ее улыбка оставалась такой же тревожной.
— Пророчества… гм… с ними жизнь… безопаснее, что ли… Нет, но определеннее, это дает спокойствие. Когда знаешь, что от тебя ничего не зависит, как бы ни барахтался, то и не дергаешься. Несоизмеримо более мощные силы все уже определили и… так будет, как они решили. Не зря же тысячи людей говорят, что прорицатели видят будущее.
— Если тысяча людей, — заметил я, — говорят одно и то же, то это либо глас Божий, либо колоссальная глупость. Но глас Божий последний раз звучал, когда Господь давал Моисею ценные указания, а вот глупость слышу сто раз в день…
Она сказала жалобно:
— Ваша светлость, женщинам можно быть глупыми!
— Нужно, — поправил я строго. — Необходимо! И мир будет спасен.
Вошла с подносом в руках леди Виолина, нежная блондинка с голубыми глазами, в голубом платье и с голубой лентой в роскошных волосах золотого цвета. Все нежная и светлая, будто из солнечных лучей, трепетная, как лесная лань, и застенчивая.
Не говоря ни слова и не поднимая взгляда, перегрузила на стол огромные налитые сладким соком гроздья винограда. Я пересилил себя и погладил ее по ягодице, нежной, горячей и упругой. Щеки Виолины вспыхнули ярким румянцем, она беспомощно взглянула в таком смущении и испуге, что мне в самом деле восхотелось ухватиться за эти нежные булочки, однако боковым зрением увидел, как леди Лилионна вместо того, чтобы нахмуриться, чуть-чуть улыбнулась, полагая, будто не замечу.
Леди Виолина торопливо ушла, едва не выронив поднос и почти не видя дороги, а леди Лилионна красиво отделила от большой грозди боковую веточку с налитыми соком ягодами и, отщипывая по одной, произнесла небрежно и очень легко:
— Говорят, величие королевства зависит от величия короля. Это верно?
Я смотрел вслед леди Виолине, мой голос прозвучал, как и требовалось, рассеянно, словно совсем не обдумываю свои слова:
— Намекаете, в Сен-Мари короля нет вовсе?
— Что вы, мой лорд, — сказала она весело, — намекать — это иметь мужские мозги. Я лишь повторяю то, что услышала при дворе. Как говорящая ворона.
— Ну что вы, — сказал я укоризненно, — какая же вы ворона…
— В самом деле, — согласилась она. — Ворона — мудрая птица. И живет по сто лет.
— Зато не бывает королевой, — возразил я. — Миром правит красота.
— Красота правит очень недолго, — произнесла она тихо…
— Нет ничего нового под солнцем, — сказал я глубокомысленно, — но есть кое-что старое, чего мы не знаем.
Она посмотрела с вопросом в дивных глазах, но я объяснять не стал. Во-первых, красивая, а это значит, что как горохом о стену, во-вторых, я и сам не знаю, к чему это брякнул, просто фраза завораживает ложной многозначительностью, а нам всегда важнее не то, правдиво или нет, а как подано.
— Нарушение моды королями, — произнесла она, — становится модой для их подданных… Это ничего, что я о моде? Мы, женщины, только о моде и чирикаем… А вам уже начали подражать не только молодые щеголи, но и важные сановники…
— Но я не король, — обронил я.
— Но станете, — возразила она живо. — Об этом только и говорят!
— Правда? — изумился я.
— Точно-точно, — заверила она. — Не только при дворе, но и в городе. Говорят даже в селах.
— Поспешили, — ответил я. — Мне и в эрцгерцогах хорошо.
Она вскинула изумительно красивые брови в неподдельном изумлении.
