там-то обнаружилось, что его чемодан со всем содержимым пропал – может быть, даже еще и в Шереметьеве, при посадке.
Впрочем, по документам багаж уже числился за тарзанийской стороной, и местный аэропортовский клерк, которому дозвонились через переводчика, пообещал «принять все меры».
В тот же вечер, после осмотра достопримечательностей, состоявших из развалин английской церкви XIX века, свежеустановленного бронзового памятника Карамелю-деду и украшенной какими-то лозунгами фабрички, где туземцы, быстро перебирая пальцами, плели циновки, предстоял правительственный прием в честь прибывших посланцев дружбы.
Идти на него без вечернего костюма представлялось совершенно немыслимым. Но и не идти было нельзя, хотя бы потому, что не с кем оставить Мальчикова в гостинице. А оставлять одного не полагалось, тем более республика молодая, и мало ли тут что. Тут даже нашего посольства еще нет, вместо него представительство «Аэрофлота».
И Мальчиков, как был, в футболке и кроссовках, оказался в зеркальном зале правительственной резиденции, прячась по возможности за спинами спутников и проклиная свою судьбу.
Ровно в полночь приветствовать гостей республики приехал сам полковник Карамель, прямо с очередного секретного совещания.
О его прибытии узнали по внезапному появлению в зале, где проходил прием, новой команды официантов в кремовых гимнастерках с коротким рукавом, которые, войдя гурьбой, просто взяли скатерти за углы, подняли их со всей посудой, хрусталем и остатками еды и вынесли в боковые двери. А через минуту на глазах у немного оторопевших гостей столы были с молниеносной быстротой накрыты заново. Да так, что новая сервировка, да и сама снедь, оказались вдвое роскошней и обильней прежних. В дверях встали рослые автоматчики со зверскими лицами.
Полковник вышел из-за портьеры в дальнем конце зала в окружении небольшой свиты и сразу очутился на маленьком подиуме, вроде сцены, под повешенными там приветственными лозунгами на местном, английском и, по ошибке, болгарском вместо русского языках. Полковник был невысокого роста, худощавый и темнолицый, с высоко вздернутыми надбровными дугами, отчего глаза его глядели как из воронок, с единственным маленьким орденком на белом кителе. Он негромко стал говорить о борьбе против империалистов и их приспешников-пастильянцев (Пастилья был правой рукой прежнего президента и успел сбежать в соседнюю республику, где теперь формировал свою армию) и выразил искреннюю благодарность за братскую помощь, столь необходимую тарзанийскому народу в его мужественной и справедливой борьбе. По приятному совпадению, как раз сегодня правительственным войскам удалось наголову разбить банду одного из главных приспешников предателя Пастильи, капитана Сого, а самого капитана захватить в плен, предать суду и привести приговор в исполнение.
Полковник сказал еще несколько слов о происках империалистов и о солидарности друзей и отпил шампанского из узенького бокала, поданного адъютантом.
Потом полковник перешел на коньяк. Коротенькую ответную речь произнес глава делегации и присоединился, по приглашению полковника, к его окружению – вместе с коренастым, военной выправки аэрофлотовцем, прилетевшим тем же рейсом. Обсуждение разных вопросов, видно, шло успешно, потому что все беседующие улыбались и даже трижды чокались и выпивали, и полковник как раз запрокидывал голову с выпуклой коньячной рюмкой, когда его взгляд упал на выплывшего из-за спин пирующих Мальчикова.
Он тыкнул пальцем в ту сторону и что-то спросил у переводчика, удивленно приподняв бугры и без того высоких надбровий.
Вид Мальчикова в футболке был, действительно, диковат, и глава делегации поспешил с улыбкой объяснить в двух словах приключившийся казус. Полковник поинтересовался, что за газету тот представляет. «Пятиконечную звезду», ответил глава. А переводчик, заглянув в список членов делегации, похожий на те шпаргалки, что писал в бытность студентом УДН, добавил: «Ведущая армейская газета СССР. Майор Мальчиков. Специалист по информации».
Трудно сказать, что именно произвело впечатление на Карамеля – статус газеты, удачные переговоры, утренний успех или воинское звание Мальчикова («майор» полагался в редакции всем завотделам, но по тарзанийской табели числился выше полковника), только он поманил пальцем адъютанта и послал за уже раскрасневшимся от съеденного и выпитого журналистом.
Когда тот подошел, Мальчиков с набитым ртом запивал какое-то диковинное блюдо из занесенного в Красную книгу парнокопытного столь же диковинным, сладким и крепким, местным напитком, и узнав, что его требуют к президенту республики, едва не подавился. Он представил себе мгновенно все последствия своего появления на приеме в столь пляжном виде, мысленно послал к трепаной матери Тарзанию, полковника- президента, а особенно делегатского кагебешника, отказавшегося оставить его в пустой гостинице, и поплелся за адъютантом.
Первые же слова полковника Карамеля поразили Мальчикова, но он сразу оценил перемену ситуации.
Полковник назвал его на университетский манер «коллегой» и поприветствовал на тарзанийской земле. Понизив голос, он высказал Мальчикову самую теплую признательность за «конструктивную помощь, оказываемую его бойцам военными специалистами страны- друга» и предложил выпить за братство по оружию. Кто-то из-за спины сунул в руку Мальчикову бокал, и он выпил, не глядя на главу делегации и аэрофлотовца, чокнувшись с президентом. В бокале оказался, судя по вкусу, дорогой французский коньяк, что прибавило Мальчикову самоуважения, и он сделал попытку приосаниться. Но это было еще не все.
– Где потеряли ваш багаж? – осведомился вдруг полковник.
– Да… Где-то тут… – бормотнул Мальчиков и прикусил язык, почувствовав толчок локтем со стороны главы делегации.
– У нас?! – опять вскинул брови президент с таким выражением, точно карамельский аэропорт был не наскоро переоборудованной из английской военной базы дырой, а знаменитой воздушной гаванью какой-нибудь европейской столицы. – Можете быть уверены, майор (он впервые назвал так Мальчикова), что вам будут возмещены все убытки. Вы – мой личный гость. А за ваш вклад в нашу общую борьбу я награждаю вас… – и он назвал онемевшему от удивления Мальчикову высший орден Тарзании, учрежденный специальным декретом всего несколько дней назад и еще никому не вручавшийся.
Полковник протянул в сторону адъютанта руку, и в ней оказалась раскрытая замшевая коробочка, в бархатном зеленоватом нутре которой лежала усыпанная зелеными камушками восьмиконечная звезда с крупным, в половину фасолины, бриллиантом в центре. Когда полковник нацепил ее на грудь совершенно остолбеневшего Мальчикова, тот только почувствовал, как от ее тяжести оттянулась и съехала на бок футболка, да успел краем глаза приметить, как президентский адъютант с помощью переводчика вписывает его имя в диплом. Вокруг грянули аплодисменты.
…Когда, совсем уж под утро, прием закончился и всю делегацию усаживали в микроавтобусы, чтобы везти обратно в гостиницу, к Мальчикову подошел вместе с переводчиком молодой, с усиками, офицер, весь перетянутый ремнями, козырнул, приложив к позументу фуражки руку в белой сетчатой перчатке, и пригласил «гостя его превосходительства» в поданный к самым ступеням «мерседес». Последнее, что заметил Мальчиков, был печальный взгляд делегатского чекиста, после чего дверца мягко захлопнулась и он, сидя со своим кожаным дипломом за спиной занявшего место с шофером офицерика, был отвезен в единственный уцелевший за годы переворотов хилтоновский отель, на площади перед которым и красовался бронзовый дедушка полковника в широкой фуражке и с биноклем на груди.
В огромном номере со сверкающей никелем ванной и застланной ковром гостиной со стеклянными дверьми переставший чему-либо удивляться Мальчиков обнаружил два внушительного вида чемодана крокодиловой кожи. В них он нашел светлый в полоску и темный вечерний костюмы, кипу сорочек самых нежных оттенков и одну белую, три пары обуви, белье, два галстука, яркий и строгий, несессер с бритвой, одеколоном и всякой маникюрной мелочью, а на маленьком инкрустированном бюро красного дерева – раскрытый, змеиной кожи, бумажник с пачечкой стодолларовых купюр, визитной карточкой президента и еще каким-то узким замшевым футлярчиком, в котором оказалась золотая галстучная булавка с бриллиантиком. Глаз у полковниковых адъютантов был острый: костюмы и все остальное пришлись ровно впору, даже туфли не жали. Впрочем, они были сшиты из мягчайшей кожи, мгновенно принимавшей форму Мальчиковой ноги. Он пересчитал доллары: три тыщи.
В половине седьмого утра Мальчикова разбудил телефон. Он сразу понял, кто звонит, так что тот мог бы и не представляться. Но все-таки услышал: «Говорит Иван Иванович из представительства „Аэрофлота“. Ровно в семь я жду вас у памятника».
У Мальчикова хватило ума одеться во все прежнее, свинтив только орден, от которого на футболке осталась дырочка, и уже поджидавший его, прежде им не виденный, аэрофлотовец, окинув его взглядом, понимающе усмехнулся. Он крепко, без слов, взял его за руку, как бы пожав ее, и в то же время дав понять, куда следовало двигаться. У начала уставленной молодыми пальмами аллейки, ведущей к стеклянному входу «Хилтона», представительский неожиданно остановился, загородив Мальчикову дорогу, и без всякого предисловия сказал:
– Значит, барахло оставляете себе, а орденок придется сдать. Сами понимаете.
Он посмотрел на Мальчикова и, увидев, что тот молчит, добавил мягко:
– Ну, не будьте ребенком. Это
