Отравленная совесть

Онъ возвращается.

Людмила Александровна. Послушайте… это я убила Ревизанова… тогда… въ ночь съ пятаго на шестое…

Сердецкій. О!..

Людмила Александровна. Да… дайте мнѣ воды… ради Бога, скорѣе…

Сердецкій подаетъ ей стаканъ. Она пьетъ, расплескивая воду; зубы ея стучатъ о стекло.

Сердецкій. Я зналъ это, Я чувствовалъ, предполагалъ. Ахъ, несчастная, несчастная!

Людмила Александровна. Онъ… онъ мучилъ меня… издавался надо мною… грозилъ мнѣ нашею прошлою любовью… Вѣдь я, Аркадій Николаевичъ, была его, совсѣмъ его!.. Онъ хотѣлъ, чтобы я его опять любила… была рабою… онъ Ми… Митю своимъ сыномъ хотѣлъ объ… объявить… У него письма были… доказательства. Я не стерпѣла… вотъ… убила… вотъ… вотъ… и… и не знаю, что теперь дѣлать съ собою?

Сердецкій. Несчастная, несчастная!

Людмила Александровна. Не знаю, что дѣлать, не знаю. Думаю и ничего не могу придумать… Ахъ! Что тутъ выдумаешь, когда рядомъ съ каждою мыслью поднимаются образы этой страшной ночи?.. Тамъ эта комната, и онъ на коврѣ, блѣдный, холодный, а на лицѣ вопросъ… Не узналъ смерти… не понялъ, что умираетъ…

Сердецкій (старается усадитъ ее въ кресла). Не смотрите такъ, Людмила. Что вы видите? Что вамъ чудится?

Людмила Александровна. Нѣтъ, вы не бойтесь. Я не галлюцинатка… до этого еще не дошло, Богъ милуетъ… y меня только мысль больная, память больная… Помнится, думается, — ни на минуту не отпускаетъ меня…

Сердецкій. Чуяло мое сердце недоброе, ждалъ я бѣды, только все же не такой. Господи! что же это? Громъ на голову! съ яснаго неба громъ… Милочка! Милочка! что вы, бѣдная, съ собою сдѣлали?

Людмила Александровна. Я убить себя хотѣла… Хотѣла пойти къ Синеву, во всемъ признаться… жалко! дѣтей жалко… я ихъ отъ позора спасти хотѣла, а, вмѣсто того, вдвое опозорила! Дѣти убійцы!.. О другъ мой! Вы даже не подозрѣваете, какъ это страшно убить человѣка. Я поняла проклятіе Каина, я несу его на себѣ. Я… я всѣхъ людей боюсь, Аркадій Николаевичъ! Я… даже васъ боюсь въ эту минуту… Другъ мой! я вамъ все сказала честно, какъ брату. Помните же! Я вамъ вѣрю и вы будьте вѣрны мнѣ до конца! Не выдавайте меня!

Сердецкій. Богъ съ вами, несчастная!

Людмила Александровна. Не выдавайте.

Сердецкій. Мнѣ ли выдавать васъ, мое дитя, мое сокровище?… мою единую, единую любимую за всю жизнь? Охъ, горько, страшно горько мнѣ, Людмила.

Людмила Александровна. Синевъ… вы замѣчаете? Онъ что-нибудь пронюхалъ… ищейка!.. Я ненавижу его, Аркадій Николаевичъ.

Сердецкій. Ничего онъ не узнаетъ. Я стану между нимъ и вами. Кромѣ совѣсти у васъ не будетъ судьи.

Людмила Александровна. Я его ненавижу. А! да и всѣхъ тоже всѣхъ вокругъ меня… Вы одинъ остались какъ-то не чужой мнѣ…

Сердецкій. Господи! Это-то какъ развилось у васъ? когда успѣло? Откуда взялось?

Людмила Александровна. Откуда? Дѣтскій вопросъ, Аркадій Николаевичъ!

Сердецкій. Относительно Синева я, пожалуй, еще понимаю ваша чувства. Охъ, хотя и невольно, и слѣпо, все же держитъ въ своихъ рукахъ вашу судьбу. Но ваши домашніе? дѣти?

Людмила Александровна. Дѣти… дѣти… Ахъ, Аркадій Николаевичъ! дѣти горе мое. Для нихъ я все это сдѣлала. Хотѣла оставить имъ чистое, какъ хрусталь, имя… А теперь, послѣ этого дѣла… я разлюбила дѣтей!

Сердецкій. Разлюбили дѣтей? да какъ же? за что?

Людмила Александровна. Ахъ, другъ мой! больно мнѣ… Вѣдь я для нихъ больше, чѣмъ кусокъ живого мяса изъ груди вырѣзала! я всю себя какъ ножемъ испластала. Душа болитъ, сердце болитъ, тѣло болитъ… мочи нѣтъ терпѣть! Тоска, страхъ, боль эта свѣтъ мнѣ застятъ. Погубила себя!.. А за что?.. Стоило, нечего сказать.

Сердецкій. Вы несправедливы къ семьѣ, Людмила.

Людмила Александровна. Можетъ быть. Они здоровые, я — больная. Когда же больные бываютъ справедливы къ здоровымъ? Я завидую имъ, Липѣ, вамъ, Синеву… Счастливые, спокойные люди съ чистою совѣстью! Вы хорошо спите ночью! Вы не подозрѣваете врага въ каждомъ человѣкъ, не ищете полицейскихъ крючковъ въ каждомъ вопросѣ… Злюсь, говорятъ, — 'у тебя характеръ испортился… ты несносна'. Да, и злюсь, и испортился характеръ, и несносна! Но вѣдь… если бы они знали и поняли мою жертву — они бы должны ноги цѣловать у меня!

Сердецкій (строго). А вы рѣшились бы сказать имъ?

Людмила Александровна. Никогда!

Сердецкій. На что же вы жалуетесь?

Людмила Александровна. Я знаю, что не имѣю права жаловаться. Но развѣ измученный человѣкъ заботится о правахъ? Одна я, Аркадій Николаевичъ, одна въ то время, какъ мнѣ много любви надо! Я привыкла много любить и быть любимою; въ томъ и жизнь свою полагала. А вотъ теперь, когда мнѣ нужна любовь, я одна…

Лида бѣжитъ, держа надъ головою отнятый у Синева портфель, Синевъ гонится за нею.

Синевъ. Лидочка, ну что за глупости? Отдайте портфель! бумаги растеряете!.. Нашли чѣмъ баловаться!

Лида. Ха-ха-ха! А я не отдамъ, не отдамъ…

Синевъ. Важныя, ей Богу, важныя! Растеряете, меня за нихъ засудятъ.

Лида. Вотъ и посидите у насъ, и посидите!

Синевъ. Засудятъ, въ Сибирь сошлютъ, сами же будете плакать!

Лида. Вы уходить отъ насъ задумали, а я портфеля не отдамъ!

Синевъ. Не отдадите — догоню и самъ отниму!

Лида. Ха-ха-ха! ловите вѣтра въ полъ.

Убѣгаютъ..

Людмила Александровна (внѣ себя). Слышите? Слышите, какъ весело!.. А они счастливы, неблагодарные! они играютъ, смѣются, они — чужіе моимъ мученіямъ.