...И духов зла явилась рать

волна, хлынувшая на пустынный берег, шумящая в темноте, наполненная фосфоресцирующими красотами и подпорченными грезами, мистер Дак продвигался вперед, шипя и свистя ступнями, ногами, телом и острым лицом.

— Мальчики?..

Тихий, мягкий, настойчивый голос точно лучший друг звал бедняг, прячущихся в своих норах, проносился по сухой книжной пустыне; он скользил, крался, спешил, пробирался на цыпочках, он постоял среди египетских скульптур, изображавших божественных животных, прошаркал по темным историям мертвой Африки, ненадолго задержался в Азии, а затем направился к странам новейшей истории.

— Мальчики, вы слышите меня, я знаю! На стене табличка: «ТИШИНА»! Хорошо, я буду говорить шепотом: один из вас все еще хочет того, что мы предлагаем. Ну же? Ну?

Джим, подумал Уилл.

Я, подумал Джим. Нет! О, нет! Не я!

— Выходи! — цедил сквозь зубы мистер Дак. — Я гарантирую вознаграждение! Любому!

Бам-барарам!

Мое сердце! подумал Джим.

Это я? — подумал Уилл, — или Джим?

— Я слышу вас. — Губы мистера Дака дрогнули. — Теперь ближе. Уилл? Джим? Тот, который такой находчивый и проворный, не Джим ли? Выходи, мальчик…

Нет! — подумал Уилл.

Я ничего не знаю, — смятенно подумал Джим.

— Конечно же, Джим… — Мистер Дак выбрал новое направление. — Джим, покажи мне, где твой друг. — И зашептал тихонько. — Мы заткнем ему глотку и устроим тебе катание, которое досталось бы ему, если бы он думал своей головой. Верно, Джим? — проворковал он кротко. — Ты уже ближе. Я слышу, как прыгает твое сердце!

Стой! — думал Уилл, обращаясь к своей груди.

Стой! — Джим задержал дыхание. Стой!

— Любопытно… не в этой ли нише?..

Мистер Дак повиновался толпе изображений, тащившей его вперед.

— Ты здесь, Джим?.. Или… там, позади?..

Он без всякого умысла толкнул тележку с книгами, и она покатилась на резиновых роликах в ночную темноту. Через некоторое время она врезалась во что-то, опрокинулась, и книги вывалились на пол, словно мертвые черные вороны.

— Вы оба ловко играете в прятки, — сказал мистер Дак. — Но есть кое-кто и половчей вас. Вы слышали этой ночью карусельный орган-каллиопу? А знаете ли вы, что кто-то очень дорогой вам катался на этой карусели? Уилл? Уилли? Уильям. Уильям Хэлоуэй. Где сейчас твоя мама?

Молчание.

— Она каталась на ночном ветру, Уилли-Уильям. По кругу. Мы посадили ее туда. По кругу. Мы оставили ее там. По кругу. Ты слышишь, Уилли. Один круг — год, еще один — год, еще один, кругом, кругом!

Папа! — подумал Уилл. — Где ты!

В это время в маленькой комнате сидел Чарльз Хэлоуэй, прислушивался к своему колотящемуся сердцу и думал: Дак не найдет их, я не двинусь, пока он ищет, он не может найти их, они не станут его слушать, они ему не поверят! Он уйдет!

— Твоя мама, Уилл… — вкрадчиво нашептывал мистер Дак. — Круг за кругом, и угадай, куда, Уилли?

Мистер Дак в темноте между полками описал круг своей тонкой, как у привидения, рукой.

— По кругу, по кругу… и когда мы разрешили твоей маме слезть и показали ей, как она выглядит в Зеркальном Лабиринте, тебе следовало бы услышать один-единственный звук, который она издала. Она была похожа на кошку, проглотившую большой липкий клубок шерсти, от которого не избавиться, она не может даже орать из-за волос, торчащих из ее ноздрей, из ушей и глаз; так-то, мальчик, и она старая, старая, старая. Последнее, что мы видели, мальчик Уилли, это то, как она удирала, посмотрев на себя в зеркало. Она постучится в дом Джима, но когда его мама увидит двухсотлетнюю особу, распустившую нюни возле замочной скважины, вымаливающую смерть, как милостыню, мой мальчик, тогда мама Джима заставит ее замолчать, как это делают с паршивой кошкой — ударом ноги отшвырнет ее прочь, отправит побираться по улицам, и никто не поверит, Уилл, такому мешку с костями, что он был красавицей, подобной розе, твоей доброй мамочкой! Итак, Уилл, в наших силах побежать, чтобы найти ее и спасти, ведь мы-то знаем, кто она — верно, Уилл, правильно, Уилл, ведь правда, правда, правда?!

Голос человека в темноте постепенно затихал, и вовсе смолк.

Теперь где-то в библиотеке кто-то едва слышно рыдал.

Ах…

Разрисованный Человек с удовлетворением выдохнул из влажных легких тошнотворные миазмы.

Даааааа…

— Здесь… — промурлыкал он. — Что? Каталог. На букве «М» хранятся мальчики? «П» — приключения? «С» — спрятанные, «Т» — тайно? «У» — ужаснувшиеся? Или тут хранятся под буквой «Д» — Джим или под «Н» — Найтшейд, «У» — Уильям, «Х» — Хэлоуэй? Где две моих бесценных человеческих книги, могу я полистать их, а?

Он ударил правой ногой по нижней полке стеллажа.

Он поставил правую ногу на полку, встал на нее и поболтал левой ногой в воздухе.

— Там.

Его левая нога утвердилась на второй полке. Он постоял, потом его правая, растолкав книги, пробила дыру на третьей полке, и так он лез все выше и выше, на четвертую полку, на пятую, шестую, ощупывая темные библиотечные небеса, сжимая руками полки, и снова карабкался выше, чтобы перелистать вечную темноту и найти на ее страницах мальчишек, словно они — библиотечные штампы на книгах.

Его правая рука, великолепный тарантул, украшенный венком роз, сбила книгу о гобеленах Байе, которая закувыркалась, падая в черную бездну. Казалось, прошел век, прежде чем гобелены обвалом золота, серебра и небесно-голубых нитей ударились об пол, превратившись в руины красоты.

Его левая рука дотянулась до девятой полки и он, задыхаясь и ворча, обнаружил, что книг там нет, полка пуста.

— Мальчики, вы здесь, на Эвересте?

Молчание. Лишь слабое рыдание, уже ближе.

— Тепло? Теплее? Еще теплее?

Глаза Разрисованного Человека оказались на уровне одиннадцатой полки.

В трех дюймах, лицом вниз, словно труп, лежал Джим Найтшейд.

Полкой выше в черной катакомбе лежал залитый слезами Уильям Хэлоуэй.

— Вот и хорошо, — сказал мистер Дак.

Он протянул руку, потрепал Уилла по голове:

— Привет.

43

Уиллу показалось, что ладонь руки, медленно поднимавшаяся вверх, была похожа на восходящую луну.

На ней красовался его собственный портрет, сделанный синей тушью и огненно светившийся во тьме.

Джим тоже увидел руку возле своего лица.