один, а с целым крылатым воинством.
Письмо было отправлено с почтовой чайкой, и Фэйянь не оставалось ничего, как ждать ответа. Хоть какого-нибудь. А весь Жемчужный Завет между тем торжественно готовился к празднованию Ночи Неутоленных Душ. Похоже, это празднество было действительно особенным. Императрица Чхунхян несколько, раз вместе с Фэйянь выезжала из дворца в столицу, чтобы самолично наблюдать за тем, как великий город готовится к празднеству.
— Вам понравятся наши церемонии и торжества, принцесса, не сомневайтесь, — уверяла при этом императрица Чхунхян.
— Разумеется, ваше величество. Но прошу вас помнить, что я выросла в простой среде и плохо разбираюсь в торжественных церемониях.
— Ах, бросьте, бросьте! — лукаво усмехалась Ют-Карахон-Отэ. — Наверняка на Лунтане, да и в Яшмовой Империи предостаточно своих ритуалов и церемоний.
— Да, это верно…
— У вас усталый взор, милая принцесса. Не сыграть ли нам в мацэзян?
— Прошу меня простить, но я не слишком здорова и потому не могу играть…
— Пустяки, принцесса. У вас отменное здоровье. Если же немощь касается вашего особенного положения, то я велю призвать лекаря.
— Нет, — неизменно отвечала принцесса Фэйянь. — Не надо лекаря. Я готова сыграть.
И она покорно играла в мацэзян, проигрывала, выигрывала — все как всегда. И думала при этом: а после Ночи Неутоленных Душ императрица позволит ей отбыть на родину или измыслит еще какую-нибудь причину, чтоб держать Фэйянь высокородной пленницей?
«Тогда война между Жемчужным Заветом и Лунтаном неизбежна! Мало того. И Яшмовая Империя пойдет войной на Завет, обязана пойти, как бы ни был миролюбив и смиренен мой брат. За оскорбление сестры он обязан отомстить! Война! Нет безбожней и ужасней слова! Неужели Небесная Канцелярия позволит пролиться крови и звенеть оружию?!»
В эти дни Фэйянь часто и много молилась. Она призывала Небесных Чиновников Аня и Юй. Но они почему-то не являлись ей, и это иногда приводило принцессу в отчаяние. Она была одна среди чуждой ей страны и чуждых людей. Пленница, которую ожидает неизвестность. И принцесса торопила время, чтобы скорее пришла Ночь Неутоленных Душ, а после Ют-Карахон-Отэ выполнила бы свое обещание. Хотя Фэйянь прекрасно понимала, что Ют-Карахон-Отэ с такой же легкостью отречется от своего обещания, с какой дала его.
Но вот народилась новая луна и настал канун Ночи Неутоленных Душ. Весь день перед этим и императрица, и придворные, и дворцовая челядь, и весь народ вкушали лишь постную пищу. Даже принцессе Фэйянь подали постное, хотя ей, как беременной женщине, дозволялось есть все…
Едва на землю спустились сумерки, дворец, столица, да и весь Жемчужный Завет осветились неисчислимым количеством бумажных фонариков. Заиграли флейты, свирели, цитры и лютни. Под эту печальную мелодию светящиеся фонарики раскачивались на ветвях деревьев, свисали с крыш домов, плыли в крошечных лодочках по рекам и прудам словом, дивное, живописное зрелище!
— Принцесса, скажите, ведь ради этого стоило остаться? — спросила императрица Чхунхян, когда они с Фэйянь стояли на открытой террасе и любовались дивным зрелищем.
— Это прекрасно, — уклончиво ответила Фэйянь.
— В Ночь Неутоленных Душ мы зажигаем столько фонариков в память тех, кого уже нет с нами. Эти огоньки освещают им путь в загробном мире, дают надежду на благое перерождение. Вы верите в учения о перерождениях, принцесса?
— Я никогда не задумывалась над этим. Хотя данное учение есть и в Яшмовой Империи.
— Как жаль… Но, по крайней мере, верите ли вы, что безнадежно влюбленный может снова обрести свою возлюбленную после смерти? И встречу их озарит бумажный фонарик… Ведь это так прекрасно!
— Я верю, что любящие сердца обязательно когда-нибудь встретятся, — сказала Фэйянь и в этот миг подумала не о муже, а о первом императорском каллиграфе Лу Сине. Эта мысль вызвала прилив крови к щекам и легкое головокружение. Фэйянь оперлась рукой о столик, стоящий рядом, и продолжала смотреть на сад, освещенный мириадами фонариков, — смотреть так, чтобы не дать слезам пролиться.
Но, к счастью, императрица, похоже, занята была лишь своими мыслями. Она сказала Фэйянь:
— Мне верится, что в такую Ночь души Наисветлейшего принца и его служанки-возлюбленной гоже встречаются, простив людям все свои прежние обиды.
— Да-да, — рассеянно ответила на это Фэйянь. В ее глазах отражалось сверкание фонариков.
Императрица как-то особенно поглядела на свою гостью и сказала:
— Идемте в пиршественный зал, принцесса. Скоро начнется пир в честь всех предков. Мы будем поминать их и желать им счастливой загробной жизни. Только не пейте много вина, принцесса, — в вашем положении это вредно.
— Я и не собиралась, — улыбнулась Фэйянь. Она вслед за императрицей покинула террасу. Их уже ждали носильщики с паланкинами, чтобы отвезти в пиршественную залу.
Там все ослепляло роскошью: длинные столы с многочисленными яствами и напитками, лицедеи, своим представлением потешающие гостей, танцовщицы, певицы, музыкантши — все услаждали слух и зрение. Когда в зале появилась императрица, все немедленно пали на колени и трижды восхвалили божественную Ют-Карахон-Отэ. Затем почестей удостоилась и Фэйянь. После того как первосвященники Жемчужного Завета принесли в жертву духам предков нескольких петухов и вознесли молитвы о благоденствии страны, началось пиршество. Прелестные, как цветки, служанки засновали по зале, обнося гостей яствами и винами. То там, то тут вспыхивали огоньки остроумных бесед или звонких застольных стихов…
Фэйянь старалась есть мало, отдавая предпочтение фруктам, а о том, чтобы выпить что-нибудь из многообразных вин, не могло быть и речи. Меж тем Ют-Карахон-Отэ пила чарку за чаркой, раскраснелась, громко шутила и смеялась выходкам лицедеев и танцовщиц…
— Так вот какой это праздник — Ночь Неупокоенных Душ, — прошептала Фэйянь. — Разгул и пьянство. Никакого благочестия и уважительного отношения к духам предков. Здесь ничего не понимают в приличиях… Видно, и конца этому пиру не предвидится.
Но принцесса Фэйянь ошибалась. Неожиданно в зале наступила тишина, казавшаяся оглушительной после всего шума и гама. И в этой тишине распахнулись большие двери и процессия мужчин в белых одеждах, с зажженными ароматическими лампами в руках, вошла в зал.
— Кончен пир, — громко объявила Ют-Карахон-Отэ. — Время великой молитвы, ибо пришли монахи из обители Ловцов Душ!
— Я никогда не слыхала о такой обители, — прошептала принцесса.
Монахи слаженно и стройно запели хором нечто удивительно заунывное. Под это пение все гости, бывшие на пиру, встали со своих мест и, подходя к монахам, низко кланялись. Каждый гость получал горящую лампу, и вот чудо: монахов было всего восемь, а гостей — больше сотни, и для каждого гостя нашлась лампа, бравшаяся монахами словно из ниоткуда.
А пение монахов становилось все более печальным и заунывным — словно веял осенний ветер над заброшенным кладбищем, веял и выжимал из глаз горькие слезы… Гости, получив лампы, уходили. Ушли и слуги, музыканты, актеры, танцовщицы… И вот в зале оказались лишь монахи, императрица Чхунхян и принцесса Фэйянь.
— Может быть, ваше величество позволит мне удалиться? — шепотом спросила Фэйянь.
— Никоим образом, — был ответ. — Сейчас начинается самое главное, и вы должны быть участницей, если уважаете обычаи Жемчужного Завета.
— Хорошо, — склонила голову Фэйянь. Монахи подошли к ним и, поклонившись, протянули каждой из женщин по замысловатому бронзовому светильнику. Вот чудо! Хотя внутри светильника горело яркое пламя, снаружи он был таким холодным, что леденил руки!
— Это Юсино, Огонь Мертвых, — сказала императрица Чхунхян. — Идемте вслед за монахами, принцесса. Они приведут нас туда, куда нужно.
Монахи запели громко и грозно, и с этим пением вышли из зала. Следом, подбирая длинный подол платья одной рукой и держа светильник в другой, пошла императрица Чхунхян. Принцессе ничего не оставалось делать, как идти следом. Но едва они все вышли из зала, изумление охватило душу Фэйянь. Где
