— Что это? — брезгливо поморщился император, словно ожидая от медного волоса некоего подвоха.
— Ваш покорный слуга случайно обнаружил этот волос и сделал вывод, что он принадлежит известному разбойнику по прозвищу Медноволосый Тжонг.
— Медноволосый Тжонг?! Уж не тот ли самый, что в месяц Страстного Пиона похитил аметистовый бассейн из сада князя Сан Ча, да еще в тот момент, когда сам князь купался в этом бассейне?!
— Да, государь.
— Это не Медноволосый ли Тжонг, переодевшись слепым паломником, проник в горный монастырь Ушань-нянь и выкрал из кельи настоятеля три сундука с изумрудными четками редкостной ценности?
— Да, государь.
— Помнится, настоятель был очень недоволен. Да уж. Этот неуловимый и неуязвимый Медноволосый Тжонг известен по всей нашей державе, но никто и никогда не видел его лица. Не говоря уж о попытках его поймать… Теперь он совсем стыд потерял — в день государственного экзамена явился во дворец и ободрал крышу священного Зала подобно тому, как ощипывают курицу! Довольно. Моему терпению пришел конец. Немедленно вызовите ко мне начальников внешней и внутренней стражи. Пусть закроют все ворота в город, осматривают все улицы и переулки, останавливают каждого подозрительного человека… Ты же, мой каллиграф, не печалься. Ведь не в золотых щитах дело, а в том, что преступник играет с нами, как младенец с деревянным волчком… Но будет об этом. Скажи, Лу Синь, обилен ли урожай сочинений в этом году? Есть талантливые?
Но императорский каллиграф не успел ответить государю на эти вопросы.
В залу вбежал старший хранитель государственной сокровищницы и пал ниц перед престолом.
— Что еще стряслось?! — вскричал император.
— Пощадите, великий владыка! — не проговорил, а скорее прорыдал несчастный старший хранитель. — Они исчезли! Мы не знаем, как это произошло! Их стерегли, как всегда, неотступно и неусыпно, но они…
— О чем идет речь? — Император Жэнь-дин нахмурился и сейчас на некоторое время напомнил обликом своего отца, покойного владыку Жоа-дина.
— Благожелательные Жезлы, — прошептал старший хранитель. — Исчезли. Все четыре. А на их месте… Вот.
Хранитель сокровищницы разжал ладонь и что-то стряхнул с нее на пол. Императорскому каллиграфу даже не пришлось наклоняться для того, чтобы понять, что это медный волос, блестевший, как насмешливая улыбка.
Цзюань 2
РАЗВЛЕЧЕНИЯ ВЕТРОТЕКУЧИХ[2]
Чтецу рукоплескали. Он — совсем юный, но уже отмеченный небрежным поцелуем славы — взмахнул рукой с раскрытым веером и крикнул:
— Еще по кувшину шансинского всем! Да что за служанки в этом заведении — их не дозовешься!
В ответ раздался возмущенный возглас:
— Неправда ваша, достойный господин! Мы уже все ноги оттоптали, без конца подавая вам вина и закуски!
Молоденькая и оттого прелестная служанка, набеленная и насурьмленная сверх всякого разумения, принесла глиняный кувшин и принялась разливать вино в чарки. Чтец, который только что восхищал всех своими стихами, получил чарку первым и осушил ее со словами:
— Пусть нас не оставит удача, даже если мы и не выдержим экзамена!
— Ты, видно, из рода беспечных небожителей, добрый поэт! — сказал на это тот самый соискатель, которого императорский каллиграф мысленно назвал «томным северным красавцем». — Совсем не переживаешь за свою карьеру.
— Карьера?! — рассмеялся поэт. — Это слово выдумано скучными людьми, у которых в жилах вместо крови текут чернила. Да и разве не говорит мудрец: «Для кого мне стараться, кто услышит меня, кроме гор, и свирепого моря, и ночных облаков!» О карьере стоит волноваться тому, кто обременил себя семейством: капризной женой, что по три раза на дню меняет платья и перебирает украшения в шкатулках, а коль у ее соседки появилась новая шпилька, мучит и терзает мужа, лишь бы он вновь потратился на женины прихоти…
— Ты не прав, жены иногда бывают весьма смиренны, хозяйственны и не перечат мужу, — сказал один из сотрапезников, на лице которого, однако, при слове «жена» образовалась некоторая досада.
— Оэ! — рассмеялся поэт. — Хорошая жена — это редкость вроде звездной росы, которая, как гласят Каталоги Диковинных Явлений Пренебесного Селения, появляется на траве в час встречи созвездий Вышивальщицы и Кузнеца [3]! Но даже если и досталась тебе как цветок или яшма, готовая носить тростниковую рубашку и вместо служанки самолично работать совком и метлой, разве это успокоит тебя? Заведешь детей и примешься думать лишь о том, как продвинуться по службе, чтобы прокормить отпрысков сладким куском хорошей жизни! Не скучно ли такое существование?!
— Слова твои слишком язвительны, любезный друг, — заметил красавец северянин. — И есть в них доля лицемерия.
Поэт прищурился:
— Лицемерия?
— Да. Коль ты не заботишься о карьере и ни во что не ставишь все земные достижения, чего ради сам вызвался участвовать в экзаменах?
Остальные сотрапезники зашумели, высказываясь в том же духе.
— Увы, — насмешливо развел руками поэт. — Тут вы меня поймали. Придется мне клятвенно заверить вас, что на эти экзамены шел я не по своей охоте.
— Вот как!
— Да. К тому принудила меня моя старшая сестра. Мы рано остались без родителей; ближайшие родственники не пожелали нас опекать, потому сестрице пришлось заменить мне отца и мать. Сестра вырастила меня и потребовала, чтобы я сдал экзамены на государственную должность. Только тогда она будет спокойна за мою судьбу и сможет выйти замуж. Как мешать счастью родной сестры? Мог ли я отказать ей в ее просьбе?
