– Мэд, ты ведь читал «Незаконченную повесть времен»?
– Да, конечно, меня Тайшейр заставлял учить целые главы из нее.
– Помнишь что-нибудь из первой главы?
– А как же... «Сгорел мир неправедных. Боги сошли с небес и покарали грешников, разделив Первый Народ на четыре разные расы в наказание за четыре смертных греха – братоубийство, гордыню, нетерпимость и жадность...» Правильно? И что?
– Пока не знаю... Подкинь-ка дров в огонь. Ветер крепчает.
Ветер крепчал. Он был сухой и резкий, как те пощечины, которые так любила раздавать леди Мора из Ятсоунского храма за самые мелкие отступления от правил послушания. Пришлось закрыть все ставни и сидеть почти весь день возле очага в сумрачной кухне. Закутанная в одеяло с головой, Джасс устроилась на низкой скамеечке, так чтобы можно было прислониться к теплому печному боку. Трехдневная лихорадка вконец ее измотала, сны становились все запутаннее, мысли тоже. Снился прибой на пляже за окраиной Храггаса. Буро-зеленые волны с шипением обрушивались на берег, разбрызгивая в разные стороны грязно-белую пену, и, недовольно бормоча, откатывались обратно. Джасс любила смотреть на грохочущее море, не переставая ни днем, ни ночью мечтать о том, чтоб однажды родилась огромная волна, которая единым махом смоет Храггас вместе со всеми его жителями. Снились незнакомые горы со склонами, заметенными снегом. Снились так, словно Джасс смотрела на эти горы с высоты птичьего полета, в ушах свистел ветер, глаза слепило, и нестерпимо, хотелось кричать в голос. Но страшно, страшно не было. Снились мерцающие желтыми огоньками длинные темные тоннели, расчерченные ало-золотыми полосами. Снились незнакомые люди и невиданные звери. И мысли Джасс бродили без всякой определенной цели, бродили потерянными серыми тенями меж лениво колеблющихся на сквознячке полупрозрачных занавесей, по тончайшей границе снов и яви, заступая то по одну, то по другую сторону этой границы. Целебная кора дерева цинн делала свое дело. Но как-то совсем уж медленно. А ветер крепчал с каждым днем. Где-то по дому, по ее дому, бродил потерянный Джиэссэнэ, словно ребенок, заблудившийся в высоком травостое.
Уходя, Альс в шутку пригрозил, что умеет считать до двух, и если по возвращении кого-то не досчитается, то кое-кому головы не сносить. Но по прошествии нескольких первых дней его отсутствия бывшая хатами уже не была так уверена, что Ириен на самом деле пошутил. Время от времени у бывшей хатами прямо-таки руки чесались удавить Унанки. Эльфы умеют, если захотят, испортить настроение и превратить каждый день в пытку одними только намеками и кинжально-пронзительными взглядами. До откровенных упреков Унанки не опускался, страдал отчаянно и не скрывал, кто является причиной его унизительного положения. И только постоянная усталость и телесная слабость, сопутствующие трехдневной лихорадке, защищали Джасс от тщательно насаждаемого в ней Джиэсом чувства вины. Каждый взгляд, жест и вздох отчетливо и во весь голос заявляли: «Вот видишь, недостойная женщина, до чего ты довела великого эльфийского воина, которого бросили на произвол судьбы его побратимы и соратники из-за тебя, твоего телесного несовершенства, которое свойственно всей вашей расе в целом и тебе как самому жалкому ее представителю в частности». А может быть... может быть, Джасс только чудилось то, чего не было в действительности. Может быть, это говорил не голос разума, а голос болезни. Не осталось сил злиться и негодовать, даже когда Унанки забывал покормить ее рыб.
– Ты спишь?
– Нет.
– Поешь, пока не остыло.
– Угу.
Миска бездонная, как жерло вулкана, как морские пучины, как бассейн во внутреннем дворике, как...
– Не спи! Сколько можно дремать?!
Унанки растолкал ее и снова сунул в руки выпавшую на пол миску. Благо каша получилась густая и не разлилась.
– Поговори со мной, – просила она. – Чтоб глаза не слипались.
– Давай я лучше тебе хассар сварю. У меня еще осталось из старых запасов, – предложил эльф после некоторого колебания.
– Свари... но пока будешь варить, говори вслух.
– О чем?
– Ну, скажем, о том, как ты меня ненавидишь.
Суровый лик Джиэссэнэ странным образом смягчился. Плотно сжатые губы прорезала улыбочка.
– Делать мне больше нечего – тебя ненавидеть. При желании я всегда смогу найти парочку неприятных личностей, чтобы пощекотать себе нервы острыми ощущениями.
– Неужели? – подозрительно проворчала Джасс.
– А ты вообрази себе.
Эльф осторожно и ловко раздул в маленькой жаровне угли, поставил на решетку ковшик с заваркой. Горький запах поплыл в воздухе, едва вода стала закипать. Говорят, что хассар пахнет ветром странствий, что аромат его зовет в дорогу самого завзятого домоседа, а вкус заставит потерять покой. Наверняка так оно и есть, если Джасс ощутила позабытый прилив бодрости, едва только увидела, как густая пурпурная ароматная струйка потекла в чашки. Хватило ровно на двоих.
– Ах-х-х! – почти одновременно выдохнули они с эльфом, пригубив обжигающий напиток.
– Клянусь, оно стоит того золота, которое плачено за каждую меру, – восторженно молвил Джиэс, оторвав губы от краешка чашки. – Прямо так и чувствую, как внутри разливается тепло и радость.
Джасс только и смогла, что согласно кивнуть. Хотелось пить и пить эту жгучую терпкость, преображающуюся на языке в нежную сладость, неуловимо близкую к пронзительной горечи. Недаром в старину о хассаре слагали стихи все великие поэты-классики, черпая в простоте ритуала и в изысканности вкуса вдохновение.
– У тебя такое лицо, словно ты сейчас процитируешь какого-нибудь полузабытого мудреца, – сказала Джасс.
Чувствовала она себя на удивление бодрой и полностью свободной от мыслей-снов.
– Не буду. Да и не знаю я никаких таких цитат, – заверил ее эльф. – Я простой воин. Это ты у Альса спроси про мудрецов. Он в свое время чего только ни прочитал, пока ходил в учениках у мастеров Цитадели.
– Я думала, вы вместе выросли.
Унанки пристально поглядел куда-то поверх ее головы, словно из Ханната пытался разглядеть свое далекое детство.
– Ха... Можно и так сказать. Но я жил в деревне на другом берегу озера, а Ирье – на острове с Мастерами, – улыбнулся своим мыслям Джиэс. – Они иногда отпускали его поиграть со мной. Других детей в округе все равно не было.
Человеку представить себе деревню, где есть всего один-единственный ребенок, довольно сложно. Да и вообразить себе Унанки ребенком почему-то гораздо легче, чем Альса. В светловолосом, солнечном эльфе до сих пор хранилось что-то от мальчишки-непоседы. До ужаса любопытного, ловкого, как белка, быстрого на подъем и охочего до проказ маленького эльфенка.
– А правду говорят, что эльфьи дети не слишком... красивы? – осторожно поинтересовалась Джасс.
– Не знаю. Я в зеркало смотрелся редко. Но не исключено, что так оно и есть, – ухмыльнулся эльф. – С точки зрения людей. Особенно по сравнению с орчатами.
Следует один раз увидеть двухлетнего крошку-орка, чтобы уяснить раз и навсегда: все остальные детишки любой расы всего лишь маленькие уродцы. Столько очарования в огромных кошачьих глазенках, пухлых щечках и губках. Ни одна нормальная женщина не пройдет мимо такого славного, прелестного карапуза. Наверное, именно поэтому никому и никогда в Темные века не удавалось до конца извести орков. Хотя не единожды пытались это сделать почти все: людские короли, эльфийские принцы и тангарские старейшины. Темные века крепко хранят тайны своих войн и причины жестокой вражды между расами, но сохранившиеся летописи гласят, что иногда орков уничтожали без остановки целыми столетиями. И тем не менее раса снова возрождалась. Если бы так круто разок взялись за эльфов, то об их существовании уже успели бы сто раз забыть. А оркам хоть бы хны. Если не крестьянка подберет на пепелище чуть живого маленького орчонка, то царице река принесет корзинку с златоглазым детенышем-сиротой. И вот уже не
