чтобы заставить его испускать сияние. Стало быть, по части гигиены к предметам в этой ванной комнате было не придраться. А душ… Ну, в крайнем случае, придется в завершение водных процедур ополоснуться под струей, проливаемой нимфой.
Единственное, что категорически не понравилось Маргоше, – по допотопным правилам ванна была застелена простыней, поскольку прежде считалось недопустимым прикосновение стенок ванны к обнаженному человеческому телу (все-таки чугун, хотя и под толстым слоем эмали). Но современному человеку возлежание на мокрой тряпке казалось куда как менее приятным, чем на гладких, прогретых теплой водой эмалированных стенках. Зато в воду кто-то невидимый набросал лепестков разных цветов, которые испускали потрясающий аромат, и если уж не царицей Савской, то просто царицей почувствовать себя в такой ванне было вполне возможно.
Маргарита, расслабившись в теплой воде, закрыла глаза и задремала…
ГЛАВА 10
– Ну-с, с чем пожаловали, молодой человек?
Старик, говоривший эти слова, был невысок ростом, суховат, но при этом обладал удивительно звучным голосом и внушительным лицом. Домашняя бархатная куртка, отделанная витыми шнурами, дорогая английская трубка и перстень на холеной руке только добавляли ему респектабельности.
– Мне нужен совет, – ответил гость.
– В таком случае прошу к столу. Чего изволите – чашечку чаю или рюмашечку горячительного? Предлагаю для начала пропустить по рюмочке коньячка. Это так способствует задушевной беседе…
– Ох, Одиссей Лаэртович, не до чашечек мне и не до рюмашечек! – нервно ответил молодой человек. – Я буквально одержим одной мыслью, и меня это мучает.
Приглядевшись, в нем можно было узнать того самого чародея, который безуспешно пытался провести обряд с восковой куклой. А при еще более внимательном взгляде – лидера экстремистов, призывавшего их на борьбу с заезжей ведьмой.
Теперь на его растерянном лице не было ни уверенности лидера, ни одержимости чародея, и молодой человек представал в третьем обличье. Он был похож на аспиранта, провалившего научный эксперимент и прибежавшего к профессору за помощью, понимая, что вожделенная защита диссертации под угрозой. Казалось, у него вот-вот начнется истерика.
Старик, именовавшийся Одиссеем Лаэртовичем, сохранял полнейшее спокойствие и поглядывал на своего визитера с хитрецой.
– Ну-ну, голубчик, возьмите себя в руки. Рюмашка в такой ситуации – средство весьма эффективное. Примите, батенька, ради лечения, коньячок добрый… Вот так. Лимончик возьмите. Полегчало? Ну, садитесь и рассказывайте. Рассказывайте, не стесняйтесь. Люди свои.
Одиссей Лаэртович прожил очень долгую жизнь, побывал в разнообразных передрягах и всегда знал, как справиться с любой самой сложной проблемой. Его не зря называли хитроумным… Но за что его ценили еще больше – он никогда не пытался усовершенствовать чужую нравственность, принимая всех своих знакомых такими, какие они есть. Даже если требовался совет, мягко говоря, сомнительного характера, Одиссей не отказывал – обстоятельства бывают разные, случается, и погубить кого-нибудь приходится… Дело, в общем-то, житейское.
Сам он кровожадным человеком не был, смертоубийств не жаждал, разве что другого выхода не останется. Но чаще предпочитал измыслить какой-нибудь хитрый план по бескровной нейтрализации потенциального противника. Яд или кинжал любой дурак в дело пустит, а ты пойди-ка замани врага в магическую ловушку да лиши способностей к чародейству, и пусть себе живет – беспомощный и беззащитный… дальнейшее развитие событий предугадать несложно, но Одиссей, как ни крути, на свою душу греха не взял.
Судьба давно занесла Одиссея Лаэртовича в Россию, где он нашел применение своему изощренному уму и вполне прижился. Правда, в последние девяносто лет жизнь в этой стране была не такой уж уютной, но ловкий человек всегда мог приспособиться к обстоятельствам. Срываться с места Одиссей не любил – слишком много ему пришлось странствовать на заре своей биографии, и ничего замечательного в путешествиях и переездах он не находил. Сама жизнь сделала его большим домоседом.
Теперь только чрезвычайные обстоятельства могли бы заставить его покинуть насиженное место, да и то, пока Одиссей взвешивал их в уме, определяя степень чрезвычайности происходящего, все успевало вновь поменяться к лучшему, и можно было оставаться в обжитом гнезде и дальше.
В Санкт-Петербурге Одиссей чувствовал себя комфортно и не намерен был менять этот город на какое- либо другое место, хотя местный климат вызывал у него множество нареканий. Но, в конце концов, кто из петербуржцев не жалуется время от времени на погоду в любимом городе? Таких практически нет… А предложи кому-нибудь переехать туда, где теплее и суше, скажем в Мелитополь, – откажется и разговаривать не станет.
Молодой приятель Одиссея Лаэртовича был потомком известного в магических и околомагических кругах семейства, частично истребленного, частично рассеянного по миру в прошедшие непростые десятилетия. Одиссей когда-то дружил с прапрадедом этого юноши и посему считал своим долгом принимать некоторое участие в судьбе его наследника.
Конечно, как человек наблюдательный, Одиссей не мог не заметить, что парень болезненно честолюбив, алчен, не всегда в ладах с законом и к цели своей готов идти чуть ли не по людским головам. Но… без честолюбия и воли к победе никто еще ничего не добивался в этой жизни. Жалость не всегда уместна, и не только в нынешние времена, но и в далекие, менее суровые, практичнее было обходиться без нее. А «закон» – понятие настолько условное, что постоянно быть с ним в ладу практически невозможно…
Да, людей приходилось принимать такими, как есть; наверное, это и помогало Одиссею в решении и чужих, и своих собственных проблем.
– Вы, полагаю, уже слышали, что в наш город приехала одна мерзкая колдунья из Москвы? – начал гость.
– Наслышан, наслышан, – ответил Одиссей. – Но почему вы именуете эту особу мерзкой колдуньей, друг мой? Пока она не замечена в каких-либо мерзостях и гнусностях.
Но гость остался при своем мнении:
